Голос был очень приятный. И мелодичный.

Но почему-то от него кровь стыла в жилах.

Копперфилду никогда не доводилось слышать ничего подобного. Хотя голос был детский, нежный и тонкий, в нем все-таки присутствовало нечто такое… такое, что никак не должно было бы чувствоваться в голосе ребенка. В нем безусловно и явно не было ни малейшей наивности. Пожалуй, в нем было знание. Да. Слишком хорошее знакомство с массой ужасающих вещей. Угроза. Ненависть. Презрение. Все это не звучало откровенно, но ясно ощущалось под видимой оболочкой, билось под ней, как нечто темное и патологическое.

– Они ведь рассказывали нам об этом, – проговорил Голдстейн. – Доктор Пэйдж и шериф. Они говорили, что слышали то же самое по телефону, а потом из раковины на кухне. Мы им тогда не поверили: это так дико звучало.

– Сейчас мне это уже не кажется диким и странным, – сказал Робертс.

– Нет, не кажется, – согласился Голдстейн. Даже через переговорное устройство чувствовалось, как он дрожит внутри своего скафандра.

– Этот голос идет на той же волне, на которой работают наши радиофоны, – сказал Робертс.

– Да, но каким образом?.. – удивился Копперфилд.

– Веласкес, – произнес вдруг Голдстейн.

– Конечно, – согласился Робертс. – В костюме Веласкеса есть радиофон. И оно воспользовалось этим радиофоном.

Ребенок вдруг перестал петь. Тихо, почти шепотом он проговорил: «Помолитесь. Все помолитесь. Не забудьте помолиться». И захихикал.

Они ждали, что последует дальше.

Но теперь настала полная тишина.

– По-моему, оно нам угрожало, – проговорил Робертс.

– Прекратить эти разговоры, черт побери! – заявил генерал Копперфилд. – Нечего впадать в панику.

– А вы обратили внимание, что мы все теперь тоже говорим «оно»? – спросил Голдстейн.

Копперфилд и Робертс посмотрели на него, потом друг на друга и ничего не ответили.

– Мы стали говорить «оно» точно так же, как говорят доктор Пэйдж, шериф и полицейские. Означает ли это… что мы фактически полностью встали на их точку зрения?

В голове у Копперфилда все еще звучал этот странный детский голос, вроде бы и человеческий, и в то же время какой-то такой, словно он исходил от привидения.

Оно.