Он не говорил ей этого, но Кэрол поняла, что он принял твердое решение остаться с Куртни, со своей калекой-женой, потому что иначе поступить он попросту не мог. Не мог ее бросить теперь. Он мог уйти от сильной и мужественной женщины, но не от обреченного беспомощного существа, в которое она превратилась. Может быть, другой на его месте махнул бы рукой на эту сломанную загубленную человеческую жизнь, и без зазрения совести пошел бы устраивать свою собственную, не собираясь себя погребать вместе с нею. Но Рэй принял иное решение, и одному Богу было известно, почему. Что им руководит сейчас, если не любовь? Сострадание? Благодарность за годы беспечной и роскошной жизни, которую ему подарила Куртни, позволив ему жить так, как ему нравилось? Или просто его совесть, которая спокойно прощала ему измены Куртни и позволяла так поступать раз за разом, оказалась жесткой и непреклонной теперь и навеки привязала его к той, страдания которой его не волновали, когда она была здоровым и полным сил человеком? Он изменял ей всю жизнь, но не изменил теперь. И сейчас, у ее постели, на которой отныне будет проходить ее жизнь и с которой она никогда не поднимется, он почувствовал свой долг и стал ей настоящим мужем, надежным, преданным, ее опорой и поддержкой. Хотя, может быть, было уже слишком поздно. И что-то подсказывало Кэрол, что он сделает все, что скажет Куртни, даже сядет в ее кресло и взвалит на себя тяжелое бремя ее империи.

Джек тоже каждый день приходил узнать о состоянии Куртни, всегда в дежурство Кэрол, чтобы не встречаться с Рэем. Обычно Кэрол дежурила днем, а Рэй ночью. Джек тоже был необычно молчалив. Врачи пропускали его в палату, и Кэрол этому нисколько не удивлялась. Он приходил, смотрел на Куртни, тихо расспрашивал Кэрол о ней. Ни о чем другом они не говорили. Он садился на стул и, опустив голову, молчал. Наблюдая украдкой за ним, Кэрол гадала, какие мысли в эти мгновения у него в голове. О чем он думает? Что чувствует, смотря на женщину, которую сам отправил на эту больничную койку, уложив на ней уже навеки? После лет, прожитых с ним, он уже не был для Кэрол сплошной загадкой, и сейчас она видела, что он переживает. Можно сказать, очень переживает. И из-за случившегося, и за жизнь Куртни. Терзает ли его чувство вины, мучает ли совесть, или даже теперь она молчит? Хотя, как можно ждать раскаяния от человека, хладнокровно уничтожившего собственную мать и не на минуту не усомнившегося в правильности своего поступка. Он никогда и ничего не прощает другим, но все позволяет и прощает себе. И сейчас его вряд ли загрызут совесть и раскаяние.