Никогда ранее Джек не убивал собственными руками, если не брать в расчет смерть Куртни. Он никогда не испытывал физической тяги к убийству. Наоборот, физически это его скорее отталкивало. И, сейчас, вспоминая, какое удовольствие и радость он испытывал, душа этого Фрэнка, Джек ощущал смятение. Замечая вожделение в каждом его взгляде на Кэрол, каждом движении, Джек буквально чувствовал, как в нем закипала кровь. Хоть та так и не призналась, но он понял, что этот тип все-таки ее изнасиловал еще до того, как сам об этом от него услышал. Это можно было понять даже по тому, как он на нее смотрел. Когда этот тип пришел ночью и вытащил его жену из его постели, из его объятий, Джек с трудом сумел совладать с собой. Такой наглости ему видеть еще не доводилось. И он не знал, что больше им руководило в тот момент, когда он душил этого мерзавца — стремление защитить Кэрол, или желание наказать за нанесенное ему оскорбление.

Он вырвался из этого проклятого подвала, и не понимал, почему не испытывает радости. Почему там он чувствовал себя счастливее, чем здесь, наверху. Когда обнимал Кэрол, не оглядываясь назад и не заглядывая вперед, впервые в жизни живя только настоящим моментом. И только теперь прочувствовал, как это было хорошо, вот так просто обнимать ее, прижимать к себе, и ни о чем не думать. И как хотелось сделать так снова. Подойти, обнять, пожалеть, забыть обо всем, что отравляло его душу. Простить. Примириться, как выразился Хок. И Джек грустил, зная, что не сможет так. Никогда не мог. Не мог переступить через себя, как всю жизнь переступал через других. Не мог стерпеть и не дать сдачи. И сейчас, когда вместе с освобождением на него вновь нахлынули все его отрицательные чувства и эмоции, он не мог подавить в себе эту потребность — дать ей сдачи. Не обнять и простить, а влепить ей по полной, испытывая от этого какое-то извращенное удовольствие, которое он всегда ощущал, расправляясь со своими обидчиками и теми, кто его задел. Он никогда не умел стерпеть, а тем более простить. И никогда ранее ему не хотелось это сделать, как сейчас.

Он устал. Устал сам от себя. От своей злости и неутомимой жажды расправы. От своей душевной боли. Захотелось от всего этого избавиться. Пойти и «просто» обнять женщину, которую ему так хотелось растерзать. Не мучить ее, не причинять боль в отместку за свою, а сказать о своей любви, о том, что сожалеет, и забрать ее домой. И снова стать счастливым. Это было так просто. Все, что нужно было сделать — это простить. Так просто. И невозможно.