Он пятился — она наступала, и так до тех пор, пока ее ступни не вросли в землю, а взгляд не уперся в лунный диск. Смотреть ему в лицо она не могла.

Из церковных стен лилась музыка.

— Красивый гимн, — заговорил Винсент. — Очень мне нравится. Там… в «Фейрмонте»… часовня была… «Сиюминутен наслаждений плен…»

— «Вокруг меня — проклятье перемен»[57], — продолжила Дачесс.

— Прости.

— Заткнись.

— Молчу.

— Не надо рассказывать, что произошло. Знать не желаю.

— Ладно.

— Говорят, это несправедливо.

— Справедливости вообще нет.

— Помнишь, ты дал мне револьвер? Ты сказал тогда, что он принадлежал твоему отцу.

— Помню.

— Я его почистила, как ты научил. Проявила уважение к оружию. А потом спрятала в шкафу, хотя ты сказал, что оно мне для самозащиты.

— Не надо было мне этого говорить…

— Так вот, сейчас я буду защищаться. Хэл сказал, что ты — раковая опухоль. К кому приблизишься — того убьешь. Хэл сказал, ты недостоин жить.

— Он прав.

— Уок солгал — перед судьей, перед присяжными. Перед всеми. А Стар говорила, он хороший, чуть ли не лучший.

— Прости, Дачесс.

— Пошел ты!