Оливер не хотел спрашивать и в то же время хотел. Любопытство глодало его мозговой ствол подобно голодному зверю.

– Ч… что вы сделали?

– Ушел из дома, Оливер. Зажил своей жизнью.

– А…

Презрительно фыркнув, Элай расхохотался.

– Шутка. Я убил долбаного ублюдка, Оливер. Вонзил ему в живот кухонный нож, пока он спал, а когда он дернулся, чтобы сесть, я поводил лезвием из стороны в сторону, вскрыв его, словно мешок с рыбой. Кишки вывалились наружу, и он заметался по комнате, путаясь в своем в буквальном смысле заполненном дерьмом нутре, а потом поскользнулся и упал на комод в углу. Угол старого комода воткнулся ему в лоб, и он даже не упал на пол, нет! Тело так и осталось стоять наискосок, опираясь о комод; он обосрался и умер. Люди обсираются перед смертью, Оливер. Потому что наконец обретают успокоение. И могут расслабиться впервые в своей проклятой жизни.

Элай снова расхохотался. Громко, трясясь всем телом.

– Пожалуйста, оставьте меня! – проскулил Оливер.

– Тебе тоже нужно было прикончить старика, – сказал Элай, сияя зубами, сверкая глазами. – У тебя еще будет шанс, если мы когда-нибудь выберемся отсюда. Но это еще нужно выяснить, правильно?

Он задул пламя, погружая их обоих в темноту.

– Нет! – крикнул Оливер. Но было уже слишком поздно.

Элай скрылся, и Оливер опять услышал суетящийся бег краба, стучащего конечностями по твердой земле – такатакатак.

* * *

Вернувшись через какое-то время, Элай выложил новый хлам, найденный в шахте. По большей части просто ошметки металла – заклепки, куски жести – и полусгнившие расщепленные доски. Затем загасил лампу и снова скрылся. Из последнего похода он принес кое-что новое: кирку на короткой рукоятке. Такую, какую можно держать одной рукой, откалывая породу.