Хизер влилась в свою группу, и они пошли дальше по вестибюлю. Её каблуки-шпильки оставляли крошечные вмятинки на роскошном ковре.

— Это та, о ком я подумала? — спросила Стефани.

— Мм… ты о ком?

— О женщине, с которой вы только что беседовали.

— О. Да. Марни Спеллман. Она самая.

— Ничего себе. Крупная рыба. Она вносила пожертвования? Откуда вы её знаете?

— Послушай, Стефани, это было очень давно. Нет, пожертвования она не вносила.

* * *

Значит, Марни снова объявилась.

Хизер чувствовала это и днём, и вечером, как наступление болезни.

Её тошнило и бросало в дрожь от одной мысли, что ей придется возобновить отношения с Марни. Эту часть своей жизни Хизер давно похоронила в самом дальнем уголке сознания. Воспоминания о том времени просачивались лишь в её сны.

Минуло почти два десятка лет с тех пор, как Хизер прекратила всякое общение с Марни, и она каждый день благодарила Бога за то, что их отношениям был положен конец ещё до эпохи соцсетей. В Интернете не было абсолютно никакой информации о том периоде её жизни, когда она считала своим долгом проводить время на ферме Спеллман, в обществе Марни.

В будние дни она работала в больнице Беллингема, а на выходные ездила на остров Ламми. Она не хотела притворяться, будто делает это через силу. Для неё эти поездки стали потребностью. Дух товарищества и целеустремленности, витавший на ферме Спеллман, действовал на неё подобно наркотику. Равно как и близкое общение с Марни, в присутствии которой она чувствовала себя избранной. Сочетание её сияющей внешности и манеры поведения — доброта, мягкость, — а также бесконечной веры в то, что прямой путь к поставленной цели — это красота человеческой души, которая обретается через красоту наружную. Это была никакая не секта. На острове не отправляли причудливых ритуалов. Учение Марни следовало расценивать скорее как послание миру, находившее отклик в сердцах множества её последователей.

Звучало оно просто: Ты восхитительна. Ты любима. Летай свободно, как пчела.

Хизер как медицинскую сестру не только интриговало, но и вдохновляло то, что Марни делала с продуктами жизнедеятельности пчел. В тех методах, которые использовала Марни, было нечто глубоко притягательное, и Хизер ловила каждое её слово, каждый жест. Позже она со смущением будет вспоминать то, как ревностно служила ей. Она наблюдала, как её наставница молча работала в лаборатории, которую она обустроила в новом амбаре. У Марни была тетрадь, в которой она постоянно что-то яростно черкала, но свои записи она никому не показывала. Эту тетрадь Хизер однажды увидела открытой, однако, из уважения к Марни, поборола порыв заглянуть в неё.