Поезд еле тащился, готовый в любую минуту остановиться. Я смотрел из соседнего окна, пытаясь разглядеть знакомые лица.

И они были. Но поначалу вовсе не те, кого я рассчитывал увидеть. Прежде всего я узнал «братка», подвозившего до станции и равнодушно скользившего взглядом по окнам вагонов. На меня он посмотрел как на стену. В данную минуту его интересовал кто-то другой.

Я увидел жену с сыном на руках, увидел своих стариков. Мария смотрела мимо моего окна на соседнее, где был Радимов…

Потом я увидел Наталью. Она шла рядом с вагоном, глядя на меня растерянными глазами, губы ее шевелились. На ней уже не было строгого делового костюма, только плащ, к тому же без всякой косметики, как, впрочем, и у других девушек и женщин, бросавших к нам в окна цветы. Слишком рано им пришлось сегодня, бедным, подняться, слишком поздно они были извещены о возвращении нашего ясна солнышка…

Не было только руководителей Края. И нигде не было видно телеоператоров, которые бы снимали эти торжества во главе с Еленой Борисовной…

На вокзальной площади народ потребовал митинга и выступления Радимова. Он мотал головой, отмахивался… Слишком устал и ослаб.

Он желал одного — покоя. Я усадил его в машину, в которой он сразу заснул, как если бы потерял сознание. И сразу вся площадь затихла. Курящие, бросив сигареты, отгоняли от нас дым. Он заснул, как ребенок, замученный слишком долгой игрой на свежем воздухе.

9

9

Спал он ровно двое суток в своем кабинете.

Мы ходили на цыпочках, боясь разбудить.

В эти двое суток не выполнялись никакие распоряжения триумвирата, сколь бы строгими они ни являлись. Народ ждал, что скажет по этому поводу хозяин. Даст добро или не даст.

Между тем на улицах появились снова граждане в странных шляпах, жабо и плюмажах с лосинами. Они целовали дамам ручки, делали реверансы и вообще разводили запрещенные новой властью политесы, иногда заканчивающиеся вызовами на дуэль…

Милиция не вмешивалась. Все застыли в ожидании, когда проснется Радимов. Казалось, сама власть боялась у себя в кабинетах повысить голос, чтобы не разбудить его.

Из окон школы, мимо которой я проезжал каждое утро в филармонию, уже раздавалась чечетка. Солнце сияло над Краем, и только отдельные обрывки туч, как остатки разгромленной армии, виднелись у самого горизонта.

Говорили, что наша сборная по футболу эти два дня усиленно сгоняла вес, каждый раз проверяясь на тех самых весах. Чтобы быть готовой, когда он проснется.

— На месте нашего правящего триумвирата я бы держал наготове заявление об уходе по собственному желанию! — громогласно заявил Борис Моисеевич со сцены перед началом концерта, что было встречено бурными аплодисментами, переходящими в овацию. Все встали. И мы играли, и мы пели, как никогда, наверно, уже не споем и не сыграем. И зарубежные импресарио стояли перед нами на коленях, умоляя: «Когда же? Распишитесь вот здесь! Проставьте сумму сами!»