Паучиха, пожирающая своих пауков.

Я — черная вдова.

Я поглотила своего мужчину.

Теперь Белкин — часть меня.

Марине хотелось заурчать от удовольствия. Она никогда прежде не чувствовала себя так хорошо. Она была — едина.

Что же теперь будет, спросил Белкин.

Теперь все будет хорошо, успокоила его Марина.

Ты не понимаешь, заволновался Белкин. Они же дерутся в центре карты! Сейчас кто-то кого-то убьет — сын отца или отец сына, неважно! — и эта жизнь уйдет в глиф! В последний, самый главный глиф! И все те люди, на улице, с факелами — они станут служить тому, кто победит!

Ну и что, удивилась Марина. Ты же сам этого хотел.

Я! Это должен был сделать я! Я должен был выиграть в Игре! Я так долго к этому шел!

Дурачок, ласково подумала Марина. Мы теперь и есть Игра.

Тем более, ныл Белкин. Тот, кто выиграет, сможет управлять и нами…

Это невыносимо, мысленно вздохнула Марина. А ведь теперь мне придется терпеть этого нытика вечно… Ладно, не нуди. Пусть будет по-твоему. Так не доставайся же ты никому…

Марина подобрала коробку с ключами и, на пару секунд вернувшись в реальный (какое смешное слово!) мир, протянула ее ворвавшейся в башню Нике.

31

31

Невероятно, но Женька — тщедушный, щуплый, маленький Женька-Клеврет — сумел-таки оторвать Радомского от сына и оттащить с карты. Когда Ника пролезла в окно, Радомский как раз стряхивал Клеврета с себя, попутно прикладывая его об стенку. Клеврет висел на нем, как бультерьер — намертво.

Рассвирепев, Радомский взмахнул рукой — и всадил нож под ребра мальчишке. Клеврет охнул и обмяк, а Радомский легко, как игрушку, швырнул тощее тельце в окно. Но даже тогда Клеврет не разжал рук, пытаясь утащить Радомского вслед за собой.

Ромка, оглушенный, кое-как поднялся на колени в центре карты. Он был слишком далеко, чтобы помочь другу.

Ника — еще дальше.