Рене Маори Дилижанс

Рене Маори

Дилижанс

«O! Возможно ли, чтобы в этом мире было больше христианских чувств и меньше страстей!»

Ранним зимним утром Тэсси Смит по прозвищу Имбирь провожала своего последнего клиента. Она сошла вместе с ним вниз, чтобы запереть двери заведения. Все девушки уже давно отработали и уснули, загасив новомодные стеариновые свечи, совсем недавно введенные в обиход. Ставни везде были плотно прикрыты, чтобы сохранить остатки тепла после бурной ночи, поэтому возвращаться наверх по скрипучей деревянной лестнице пришлось в кромешной тьме. Тэсси устало опиралась на широкие перила, не замечая, что подметает грязные ступени несвежей нижней юбкой с оборванной у пояса тесемкой. Другая ее рука расслабленно придерживала шаль, так и норовящую соскользнуть с плеча. От усталости глаза сами собой закрывались, и Тэсси так и прошла бы по коридору не обратив внимание на тусклую полоску света, пробивающуюся из-под одной из дверей. Если бы вдруг не услышала громкий басовитый смех. Смех раздавался из ближайшей комнаты, где проживала сама хозяйка заведения — мадам Дора, как называли ее все вокруг. В то, что мадам принимает гостей в такую пору, поверить было сложно, ведь еще осенью ей минуло семьдесят лет, а от шалостей она отошла и того раньше, с тех самых пор как сделалась здесь полновластной хозяйкой.

От любопытства Тэсси почувствовала внезапный прилив сил и спать расхотела. Она прильнула к замочной скважине, дающей довольно большой обзор, и увидела прямо на ковре лежащую мадам Дору, судя по почерневшему лицу — мертвую. Еще она сумела рассмотреть мужские ноги в черных штанах и часть фрака с длинными фалдами. Носы лакированных туфель почти касались неподвижного тела. Над всей этой скорбной картиной продолжать звучать глухой и безрадостный смех.

Тэсс взвыла так, что ей бы позавидовал Ричард Львиное Сердце, от крика которого, как известно, приседали кони. Своим воплем она не только перебудила девушек, но и привлекла внимание констебля, дежурившего на углу улицы.

Мадам Дора была бесповоротно мертва и ни в чьей помощи больше не нуждалась. Обладатель же фрачной пары и лакированных туфель, отправился в полицейский участок в сопровождении двух констеблей.

Инспектор Бишоп, человек апоплексического сложения, обладал заурядной внешностью. И только его уши, огромные оттопыренные уши, поросшие жесткими волосами, казалось, жили собственной жизнью. Когда Бишоп удивлялся и приподнимал брови, то и уши взлетали вверх, когда грустил — опускались и уши, зато, когда он улыбался — оба уха съезжали назад, словно желая встретиться на затылке.