Этот самый Фрици ежедневно часов в одиннадцать утра прибывал к главному советнику — не пешком, как любой из обитателей зоопарка, а на собственном велосипеде с красными спицами в колесах. Перед входом в контору он ловко спрыгивал с велосипеда, прислонял его к стволу старого каштана, росшего посредине лужайки, и поднимался к главному советнику. Они садились вдвоем за накрытый стол, завтракали, а потом закуривали: Флориан Вантцнер курил трубку, набитую душистым табаком, а Фрици совал в рот папиросу, поднося к ней несколько неуверенными движениями зажженную спичку. Движения Флориана Вантцнера были тоже неуверенны, но это вызывалось той жидкостью, которой он с великим прилежанием раз за разом наполнял свой стакан. Когда дядя Абриш и Яни Чуторка вошли в комнату, Яни онемел от изумления, а Розенберг, который был уже знаком с такими трогательными сценками, полными семейного тепла, сказал любезно:

— С каким удовольствием согласился бы я променять свою должность поденщика на должность обезьяны.

Вантцнер вынул трубку изо рта и ткнул ею в сторону дяди Абриша.

— Чего тебе, Розенбергер? Мы, кажется, острим?

Но ни искажение фамилии, ни едкость замечания не испугали Розенберга, и он, не теряя времени, изложил цель своего прихода. Главный советник по звериным делам во время пространного объяснения дяди Абриша не сводил глаз с Яни, потом опять ткнул трубкой, но уже в сторону Яни и спросил:

— Тоже иудей?

Вопрос нисколько не смутил Розенберга, а наоборот, сделал его еще разговорчивее.

— Прошу покорно, нет. Он не обладает этим существенным недостатком. Как вы могли подумать, господин главный советник, что именно я нарушу процентное соотношение в зоопарке? Я еще не выжил из ума! И очень хорошо помню, что вы изволили сказать — у меня ведь вообще прекрасная память, — когда оказали мне честь, переведя от львов к политически гораздо более безопасным пони.

— Что я сказал? — спросил Вантцнер, больше всего на свете любивший слушать, как цитируют его собственные слова.

— Драгоценный господин главный советник оказал мне высокую честь, изволив заметить следующее: «Вы, Розенберг, как умный человек, должны понять, что не могу же я поручить ухаживать за львом еврею». А я, изволите знать, действительно неглуп. Сначала я, правда, немножко задумался над тем, почему же все-таки еврей не может обслуживать льва, но потом все же понял, что это совершенно невозможно, что это просто абсурд: не в таком мире живем мы, чтобы еврею можно было поручать льва. Да о льве и говорить излишне: даже тигра, даже слона или леопарда, даже, прошу покорно, рыси нельзя поручать еврею. Самое большее, что еврею можно поручить, так это пони, но не больше того. Пони — это максимум!