Флориана Вантцнера очень рассмешили слова Абриша Розенберга, круглый живот господина главного советника так и колыхался от смеха.

— Ну, Розенбергер, что я вам всегда говорю? — спросил он между двумя приступами раскатистого смеха.

Розенберг испуганно посмотрел на него.

— Я должен перечислить все? Разве могу я пересказать все то, что вы мне говорите?

— Не притворяйтесь дурачком, Розенберг. Скажите лишь, как я обычно делю зверей. Мне хочется послушать!

Повелительный голос Вантцнера был так громок, что даже Фрици перестал пить молоко и поставил красную кружку на стол.

Розенберг скорчил кислую мину.

— Ах, вы этого от меня хотите? Ну что ж, хорошо! Я могу сказать. Только прошу вас поверить мне, что у вас бывали идеи и получше этой. Я-то уж знаю, что у господина главного советника каждую минуту рождаются замечательные идеи, они так и сыплются у вас. Я еще никогда в жизни не встречал такого остроумного человека, как господин главный советник, с вами целый день только и делаешь, что смеешься. Разве это была не замечательная мысль — послать меня к Сиаму, чтобы подпилить ему ногти? Или, например, когда вы меня заставили сесть на велосипед Фрици и проехаться на нем между двумя рядами хохочущих детей? Драгоценнейший господин главный советник при этом хлопал в ладоши и кричал: «Розенберг, Розенберг, как ты себя чувствуешь в шкуре обезьяны?» Что и говорить? Господин главный советник, к сожалению, всегда полон всяких идей.

— Что ты там болтаешь? — ударил Вантцнер по столу. — Говори о том, что у тебя спрашивают!

— Так точно, слушаюсь! — быстро ответил Розенберг. — Сейчас и до этого дойду, только умоляю вас, не торопите меня. Я иногда увлекаюсь, отхожу от темы, но зато всегда нахожу обратный путь к самому существенному. Да вы и без объяснений изволите знать меня… Одним словом, драгоценнейший господин главный советник однажды сказал мне: «Ты, Розенберг, не только большой дурак, но еще и еврей. Поэтому я тебе сейчас скажу нечто, что ты должен очень хорошо запомнить: с сегодняшнего дня ты будешь ухаживать только за зверями-евреями, понятно это тебе?»

— Вот, вот! — поддакнул Флориан Вантцнер.

— Я, конечно, не понял господина главного советника, да и как могу я следовать за течением таких замечательных и глубоких мыслей, которые каждый момент, как пузыри на луже, возникают в драгоценнейшем мозгу господина главного советника? Поэтому я стоял молча и думал: что это значит — еврейский зверь? Тогда вы и изволили сказать мне: «Слушай, Розенбергерер (вы всегда милостиво изволите удлинять мою фамилию), даже ты можешь сообразить, что если бы у льва была религия, то он мог бы быть кем угодно, только не евреем. Ты согласен с этим, Розенберг, или нет?» Тогда я расшаркался и ответил тихо и очень почтительно — я был очень испуган, — что, мол, согласен, безусловно, согласен, даже считаю это вполне естественным, что иначе и быть не может. Тогда вы, драгоценнейший господин главный советник, вытащили из кармана бутылку, глотнули из нее раз, другой и продолжали: «Я надеюсь, Розенберг, что ты согласишься и с тем, что если бы у тигра была религия, то он мог бы стать кем угодно, но только не евреем?» Вы правильно понадеялись на это, так как я и с этим согласился, а вы опять потянули из бутылки, так что у вас даже кадык запрыгал, ну прямо как лифт на улице Мурани в доме номер двадцать семь, все вверх и вниз, вниз и вверх.