– Есть на что пировать пару месяцев, – промолвил Бурраск.

Рике сложил серебро и золото в ту бумагу, в которую они и были завернуты.

– А это еще что за пергамент? – спросил тогда Гийом.

– Кошель того буржуа. В нем-то он и держал свои деньги.

И машинально он развернул свиток.

– Гляди-ка! Здесь что-то написано… может, какое-то соглашение с дьяволом?.. Прочти, Гийом, я ничего не вижу; даже не знаю, то ли эти факелы плохо светят, то ли я слишком много выпил…

Гийом схватил пергамент и быстро пробежал глазами.

И тогда, резко протрезвев, он побледнел, склонился к уху Рике и прошептал.

– Знаешь, кого мы обобрали?

– Сатану собственной персоной?..

– Нет!… Хуже!.. Прево Парижа!

Этим документом была бона на двести золотых экю, выписанная Маргаритой Бургундской на имя Жана де Преси!

Рике Одрио, ошеломленный и тоже немного протрезвевший, взял пергамент и прочел в свою очередь.

– Иа! – промолвил он.

И разразился громким хохотом, к которому примешивались не менее звучные «ио!».

Гийом, придя в себя от изумления, а также страха, вызванного сим открытием, зашелся в смехе, от которого затряслись оловянные кружки. Сидя друг напротив друга, с багровыми лицами, красными глазами и ходуном ходившими брюхами, приятели корчились на своих табуретках под воздействием того смеха, от которого на глаза наворачиваются слезы.

Прибежали Кривоногий Ноэль и Мадлон.

– Тише! – проворчал карлик. – Здесь четыре господина, которые хотят выспаться и не нуждаются в том, чтобы сюда нагрянул патруль.

– Клиенты прибыли только что, – подтвердила Мадлон, – вошли через боковую аллею, так как я не желала беспокоить мессиров Бурраска и Одрио в их дружеской трапезе.

– Иа-ха-ха! – прокричал Рике, смех которого походил уже скорее на эпилептический припадок.