Уильям всегда был для нас горячо желанным вестником, но на этот раз он был долгожданным как никогда: на корабле не было ничего, кроме манго и кореньев, поскольку мы не хотели появляться на берегу и выдавать свое присутствие, пока не получим сведений о шлюпе. Терпение наше почти закончилось, так как на это предприятие Уильям потратил семнадцать дней, правда, потратил он их с пользой.

Когда он возвратился, мы созвали еще одно совещание по поводу торговли. Мы обдумывали, послать ли лучшие свои пряности и прочие бывшие на судне товары в Сурат или самим отправиться в Персидский залив, где мы, возможно, сумеем продать их не хуже, чем английские купцы из Сурата. Уильям стоял за то, чтобы отправиться самим; это, кстати, было следствием положительных купеческих свойств его натуры, склонявшейся во всяком деле к лучшему выходу из положения. Но я не согласился с ним, что случалось очень редко. Я сказал:

– Думаю, нам лучше продавать товар здесь, пусть даже за половинную цену, чем идти с ним в Персидский залив. Там мы подвергнемся большой опасности. Там люди гораздо любопытнее здешних и с ними нелегко будет управиться, так как там торгуют свободно и открыто, а не украдкой, как торгует здешний народ. Кроме того, если там что-то заподозрят, нам будет труднее отступить, разве только применяя насилие. Здесь же мы стоим в открытом море и можем уйти, когда и куда захотим, – здесь не будет никакого преследования, так как никто не знает, где нас искать.

Мои опасения впечатлили Уильяма. Не знаю, убедили ли его мои доводы, но он со мной согласился, и мы решили отправить купцам еще один корабельный груз. Главное заключалось в том, как обойти то, что они сообщили английским купцам, а именно: что будет другой наш шлюп. За это взялся старый квакерский лоцман. Он был превосходным лицедеем, тем легче ему было нарядить шлюп в новые одежды. Во-первых, он поставил на прежнее место всю резьбу, которую раньше снял, а нос, прежде гладко окрашенный в темно-коричневый цвет, стал теперь блестящим и голубым, усеянным несметным количеством рисунков. Что же касается кормы, то плотники сделали по обоим бортам славные галерейки. На шлюп поставили двенадцать пушек, а на планшире[138] – несколько петереро, которых прежде не было. А чтобы закончить новое облачение шлюпа и завершить перемены, старый квакер приказал переменить на судне паруса. И если прежде он шел подобно яхте под шпринтовом[139], то теперь был подобен кэчу, с бизанью и под четырехугольными парусами. Словом, вышло превосходное надувательство, и шлюп был изменен в деталях, на которые мог обратить внимание человек, видевший его, хотя купцы побывали на шлюпе всего раз.