До капитана Дефоссё отчетливо доносится хриплый крик штабного, обращенный к лейтенанту, который тотчас повторяет его своему взводу. Столпившиеся по краям низины солдаты переглядываются; другие открыто матерятся, глядя на офицеров. Никто не знает, что делать. Поколебавшись мгновение, лейтенант вытаскивает из-под плаща пистолет и, миновав рыжеватого, нерешительными шагами приближается к тому, кто ползает по грязи. Стреляет. Осечка! Искра воспламенила только часть пороха. Лейтенант растерянно рассматривает оружие, вертит его в руках. Потом оборачивается ко взводу, командует «заряжай!», хотя все присутствующие, включая Дефоссё, знают, что при таком ветре и под таким ливнем ничего из этого не получится.

— Вот увидите, приколют штыками, — бормочет кто-то из офицеров.

Ему отвечают сдержанные саркастические смешки. Но положение выправляет жандармский унтер-офицер, пышноусый старослужащий сержант. Обнаруживая немалое присутствие духа, он сам, без приказа, выпрастывает из-под плаща карабин, подходит к раненому и добивает его выстрелом в упор. Потом, поменявшись оружием с одним из своих подчиненных, разносит череп рыжеватому парню. Тот падает навзничь, как настигнутый зарядом дроби кролик. Сержант возвращает карабин товарищу и, с безразличным видом чавкая сапогами по грязи, проходит мимо растерянного лейтенанта, вытягивается перед штабным полковником, отдает честь. Тот с не меньшей растерянностью козыряет в ответ.

Люди медленно разбредаются. Кое-кто вполголоса обсуждает с товарищем случившееся, кто-то поглядывает на три неподвижных тела на берегу канала. Лейтенант Бертольди оборачивается к испанским морякам, которые в сопровождении часового уходят к себе в барак.

— Не нравится мне, что устроили для маноло представление.

Симон Дефоссё, поднимая воротник мокрой шинели, ежась под струями дождя, успокаивает пьемонтца:

— Да брось ты… Они со своими творят то же самое. И в зверстве их никто не превзойдет.

И по глинистой траншее направляется к полузатопленному мостику. Мечтает о нескольких поленцах, чтобы развести огонь, прогнать проклятую, до костей пробирающую сырость, согреть закоченевшие руки. Может быть, повезет, и котелок с кофе еще не совсем остыл. Во всяком случае, думает он, чистейшая брехня, будто в обстоятельствах такой вот крайней нужды что-то может оказаться важнее глотка чего-нибудь горячего, ломтя хлеба или — неслыханная по теперешним временам роскошь! — трубки или сигары. Порою он спрашивает себя: сумеет ли он, когда все это кончится — и если выживет, конечно, — приспособиться ко временам иным. Каждый день видеть лица жены и детей. Оглядывать окрестные пейзажи, не отыскивая на местности ориентиры для стрельбы, не прочерчивая мысленно траекторию орудийного выстрела. Улечься в луговую траву и закрыть глаза, не боясь, что бесшумно подкравшийся геррильеро перехватит тебе глотку ножом.