– Да. Лита, – отозвалась я и пристроилась рядом.

Едва ли не с нежностью откинула капюшон с его головы. В полумраке видела белки его широко открытых глаз, как будто устремленных на меня. Изо рта рвался еле слышный, глубокий стон. И звук его был какой-то влажный.

– Я любила эту Литу, – начала я тихо. – Каждый день старалась развернуть ее к себе. Постепенно, потихоньку, тем, что было мне по силам, заменить ее неизбывную печаль… Это горестное отчаяние, время от времени нападавшее на нее, когда ее трогательная невинность бывала предана смутной, зыбкой несправедливостью реальной жизни. Когда она с рюкзаком за спиной бросалась на улицу, а возвращалась на рассвете – усталая, порою счастливая, пропахшая путом и свежей краской. Когда ложилась в постель, где я бессонно поджидала ее прихода, чтобы в очередной раз попытаться завладеть той частью ее существа, которая оставалась для меня недоступна. Но завладеть так и не смогла – или не успела.

Я замолчала и прислушалась, склонив к нему голову. Стон стал более хриплым. Более влажным.

– А знаешь, Снайпер, почему? Почему не успела?

Мне хотелось по-прежнему видеть его глаза, но было слишком темно. А может быть, он их закрыл. Я никогда прежде не видела глаза человека в самый миг смерти.

– Ты затеял дерзкую акцию, Снайпер. Ты спланировал одну из своих интервенций, как ты это называешь. Одну из самых трудных. Как это ты сказал?.. Ах да… Нечто такое, что превращает банальность в высокое искусство. Что придает ему напряжение и силу.

Поезд был уже далеко, и шум его затихал под гулкими сводами тоннеля. Я положила ладонь на лоб неподвижному человеку рядом. И ощутила под пальцами холод и влагу. Из горла по-прежнему шел слабый стон. Приглушенный клекот.

– Что позволит ощутить опасность. Трагизм ситуации. Несущуюся махину в сантиметре от себя.

Снайпер был неподвижен, и я не понимала, слышит ли он меня или уже нет. Я наклонилась к самому его уху:

– Может, ты помнишь склад на площади Кастилии в Мадриде? Помнишь? Несколько лет назад ты устроил там акцию. Одну из первых. Двое погибли – Лита и ее напарник. Сорвались, когда пытались на альпинистских тросах спуститься с крыши и расписать стену. Это ты их туда послал. Чтобы, по твоим же словам, разоблачить противоречия нашего времени.

Я почувствовала, как щиплет у меня глаза, и сморгнула слезу. Помню только одну, эту – крупную, набухшую соленой влагой, неизбежную. Она медленно скатилась до кончика носа и висела там, пока я не смахнула ее пальцами, затянутыми в пахнущий краской латекс.

– Да, ты сотворил настоящее, подлинное искусство… Двое детей разбились всмятку, выполняя твою затею. И сын Бискарруэса. И другие.