– Как только вернусь к себе в пансион.
– Я не верю, что вы питаете иллюзии насчет секретности информации, которая в них содержится… Тем более что их переслали мне из Берлина, – сказал консул с усталой улыбкой сообщника.
– Разумеется, нет. – Фалько взглянул на консула с неожиданным интересом: – Может быть, сообщите кое-что авансом?
– Официально считается, что я ничего не знаю. И вообще я вам ничего не передавал…
– Так, эту часть опускаем. Обойдемся без пролога. Мне будет полезно знать все, что знаете вы.
Санчес-Копеник в задумчивости попыхтел сигарой. Потом, видимо, решился:
– Послезавтра в час пятнадцать пополуночи «Дёйчланд» откроет огонь по гавани Аликанте, железнодорожной станции и хранилищам «Кампсы»[1009]. А заодно словно бы ненароком даст залп по окрестностям тюрьмы. Этого будет достаточно, чтобы оттуда никто носа не высунул, пока идет обстрел.
Фалько поинтересовался, под каким же соусом будет подано такое откровенно враждебное действие, и консул объяснил. Бомбардировку объявят ответной мерой за акты насилия, которые через несколько часов после того, как правительство Франко будет признано рейхом, затронут интересы последнего на территории Республики. В этом можно не сомневаться: аналитики абвера предвидят разгром германского посольства, где нашли убежище полсотни испанцев. И в настоящее время дипломатический персонал эвакуируется.
– А что же с испанцами этими будет? – спросил Фалько.
Консул мрачно усмехнулся. Приподнял бокал на уровень глаз и выпил не чокаясь, как за помин души.
– Мне бы не хотелось оказаться на их месте. Да и на вашем тоже. Вытащить их оттуда не представляется возможным. И кроме того, я ни минуты не сомневаюсь, что в здании миссии обнаружат оружие и подрывную литературу.
Фалько показал глазами на пистолет, лежавший на полочке сейфа:
– Иными словами, вы переходите от сомнительного нейтралитета к несомненной враждебности…
– Примерно так. Да, и вот еще что – для вас это важно… Наше консульство в Аликанте тоже эвакуируется.
– Этого следовало ожидать.
– А значит, мы ничего не сможем сделать для вас.
– Ясно.
– Ну, вот и все, что я имею вам сообщить.
Последовало молчание, нарушаемое лишь посасыванием сигар и прихлебыванием коньяка. Фалько смотрел на закопченный портрет фюрера. Рано или поздно, подумал он с фатализмом, свойственным его холодной натуре, все это сгинет к соответствующей матери. Камины, заваленные пеплом сожженных бумаг, и пустые сейфы. Трупы, брошенные в придорожные кюветы или под кладбищенскую ограду. А сейчас пришло время таких, как он. Волки и овцы. И в это время быть волком – единственная гарантия. Поможет выжить. Но тоже не всегда. А потому всегда полезно носить неприметную серую шкуру. Передвигаться скрытно по границе тьмы и тумана. Внезапно он остро ощутил свою уязвимость и страстно захотел вернуться во мрак, из которого его выманили. Слишком долго пробыл он во враждебном окружении, слишком сильно раскрылся. И сейчас невольно вздрогнул, сообразив, что нарушил старинную заповедь Нико, своего инструктора-румына (в 1931 году адмирал на месяц послал его в Тыргу-Муреш, в секретный тренировочный лагерь, где среди прочего учили диверсиям и убийствам), напоминавшую о