Рексач кивнул полицейскому, и тот подошел.
– Этот господин не может опознать труп. Покойный ему совершенно неизвестен.
Сержант походя мазнул безразличным взглядом по лицу Фалько:
– Это так, сеньор? Вы его не знаете?
– Никогда в жизни не видел.
Сержант еще на миг задержал на нем немигающий взгляд. Потом поднес к губам сигарету, затянулся и медленно выпустил дым.
– Понятно…
– Да-да, – сказал Рексач. – Очень жаль…
– Понятно, – повторил сержант и обернулся к серому человечку: – Запиши как «неопознанный труп мужчины белой расы».
Тот кивнул и вернулся за конторку. Полицейский снова взглянул на Фалько:
– Ну, если так, больше не задерживаю.
– Спасибо.
– Да не за что. Можете идти.
С этими словами он вновь привалился к косяку. Было очевидно, что Рексач сумел приобрести – а за сколько, неизвестно – его доверие и расположение. «Я в Танжере живу», – сказал он несколько дней назад. В самом деле, есть ли доказательство убедительней…
– Где его нашли? – спросил Фалько.
Рексач, покосившись на полицейского и на человечка за конторкой, убедился, что они не прислушиваются.
– У ограды еврейского кладбища, – ответил он еле слышно. – Замотали кое-как в мешковину. По всему судя, прикончили на рассвете, а пытали всю ночь. Даже не дали себе труда одеть его.
Фалько склонился над телом. От него пахло какими-то химикатами. В полуоткрытых светлых глазах застыло странное умиротворение. И равнодушие. Вильяррубия выглядел тщедушнее и моложе, чем при жизни. Мертвые, подумал Фалько, всегда выглядят хрупкими и маленькими.
– Боюсь, это месть за Трехо, – добавил Рексач осуждающим тоном, как бы говоря: «Я предупреждал!» Око за око.
Да нет, подумал Фалько. Не только это. Это еще и послание лично ему. Когда Ева Неретва пришла к нему в отель, ее напарник уже похитил радиста. И она это знала. И весьма вероятно, сама и организовала. И покуда она спала с Фалько, Гаррисон с помощью этого здоровяка с наружностью боксера занимался бедным малым. Три колотые раны в области сердца напомнили Фалько о том, как после схватки он полоснул мавра поперек лица ножом.