— Я немец. Принц Сакс-Кобург-Готтский. Князь Тырновский и граф Рилский. А этот ефрейтор управляет моей родиной!

— Ваше величество, я подготовил проект замены некоторых министров и некоторых командующих армиями, как вы приказали. Мотивировки убедительны. Надеюсь, он вам понравится…

Борис сидя уснул. Дала знать о себе мастика.

А на следующий день рано утром, окруженный двумя генералами, двумя советниками, врачом и адъютантом, Борис не нашел времени заняться серьезным предложением Гешева и указом о Кочо Стоянове. Гешев не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об этом прежде, чем указ будет скреплен высочайшей подписью. В десять часов царь улетел специальным самолетом, присланным фюрером. Самолет сопровождался четырьмя болгарскими и тремя немецкими истребителями. Царя болгар устроили в одном из лучших отелей Берхтесгадена. Пусть ждет. Кого? Австрийского крестьянина, лгавшего в двадцать седьмом году, что он мюнхенец, баварец, утверждавшего, что Ева Браун из рода древних аристократов Пфальц Браунов, хотя эта дама вряд ли видела аристократа ближе, чем на расстоянии ста шагов и то во время какой-нибудь церковной процессии. Пусть ждет. Болгарский царь! Принц Сакс-Кобург-Готтский, князь Тырновский и граф Рилский!

Фюрер приехал мрачный. Молчаливый. Со всей своей свитой. Борис даже не поинтересовался, кто эти господа маршалы, вошедшие в вестибюль, а стоило ему только повернуть голову, и он непременно встретился бы с чьим-нибудь взглядом. Он знал всех их. Возможно, только фельдмаршал фон Кейтель заслуживал какого-то внимания. Он был бароном при кайзере Вильгельме и незадолго до его свержения получил герцогство, но, кажется, никто не хотел признавать это звание. Даже самый обыкновенный дворянчик, какой-нибудь «фон», последний барон, захудалый граф по крови по своим правам выше этого австрийца с безобразными усиками.

Подполковник-адъютант, щелкнув каблуками и не подняв руку вверх в уродливом фашистском приветствии, сообщил:

— Его превосходительство фюрер просит к себе его величество царя болгар!

Борис даже не взглянул на адъютанта. Если бы он заметил, что это подполковник из СС или гестапо, если бы обратил внимание на черный мундир с черепом и скрещенными костями на рукаве, изумился бы. И в этом случае попросил бы позвать кого-нибудь из своей свиты. Да, попросил бы. Свита. Эти господа стояли внизу, в приемной, и разговаривали с маршалами, дипломатами. Ему показалось, что и Риббентроп там. Он узнал его баритон.

Царь вошел к фюреру.

Фюрер стоял в глубине огромного кабинета, скрестив руки на груди. Уж нет ли у него странности ощущать себя все время голым? Может быть, именно поэтому он старается прикрыть хоть что-то своими нервными руками маньяка? Иначе эти руки без конца жестикулировали бы.