Гитлер всматривался в глаза Бориса: неужели Делиус, которого он с трудом вспомнил (он видел его один-единственный раз в кабинете адмирала Канариса), так ловко дезинформировал болгарского царя! Неужели болгарская полиция не почуяла самого важного, проделанного фон Брукманом за последние десять дней в Софии? Тем лучше. Борис уже вне игры. И все же ему стало жаль принца Сакс-Кобург-Готтского, в котором течет и кровь Бурбонов, ведь он по материнской линии принц Гогенштауфен.

— Царь, десять дивизий!

— Господин рейхсканцлер! Я люблю Германию не меньше вас. Для нее я сделаю все, когда встанет вопрос о ее спасении. Прошу вас только об одном: не забывайте, что я глава государства. И желаю, чтобы мы разговаривали как равные. Мы руководители держав!

Гитлер вытаращил глаза — он уже не владел собой. Начал истерично смеяться. Потом успокоился:

— Ваши дивизии я пошлю на правый фланг, они будут удерживать фронт на Дону, пока мои десять дивизий будут передвигаться из Франции на север, пока не станет ясно, сумеет ли Кессельринг удержать Италию со своими двумя эсэсовскими дивизиями, пятью дивизиями фольксштурма и двумя итальянскими фашистскими дивизиями, пока не выяснится, не перестанет ли Лондон отказываться от переговоров, как в свое время с Руди Гессом, пока не станет ясно, что действительно все поставлено на карту. — После этого Гитлер снова начал кричать. Он орал во все горло, переходил на фальцет, кашлял, задыхался, махал руками, словно рубил саблей. Подошел к Борису.

Царь молчал. Сначала все это показалось ему очень страшным. Это и в самом деле было так, и он не случайно ощутил леденящее дыхание ужаса. Возможно, впервые в своей жизни царь приблизился к истине о гитлеризме и впервые признался себе, что те, коммунисты, столь ненавистные ему, правы. Потом ему показалось забавным, что государственный деятель столь высокого ранга впадает в такой раж. Стало обидно за Германию, что ею управляет такой паяц и палач. Он и слушал его и не слушал. Потом, когда фюрер замолчал и сложил руки на груди, царь снова попытался успокоить его:

— Мой фюрер, я согласен дать войска.

Фюрер молчал. Потом вернулся к письменному столу и нажал кнопку звонка.

Подполковник гестапо, царь теперь заметил его форму, знаки различия старшего офицера и заслуженного полицейского, вытянулся в струнку:

— Мой фюрер…

— Пора накрывать стол к обеду! Пусть подадут и болгарскую мастику. Внизу, в моем зале, господин подполковник. Там очень уютно.

Борис заметил холодный свет в глазах гестаповского офицера. Словно заговорщики, рейхсканцлер и невзрачный офицер обменялись взглядами, и это пробудило в нем чувство необъяснимого страха перед фюрером.