Уверенно и безжалостно каменный нож вонзался в ее плоть, разрывая блестящую шкуру. Раз за разом нож погружался глубоко в рану, пока животное, захрипев в агонии, не повалилось на бок и не замерло, если не считать судорожного подергивания мышц.

Тогда человек-обезьяна, стоя над добычей, поднял голову, и снова джунгли огласил дикий торжествующий крик.

Акут и обезьяны его племени стояли, глядя с испугом и удивлением на мертвое тело Шиты и на гибкую, прямую фигуру человека, который ее убил.

Тарзан заговорил первым.

Он спас жизнь Акуту не просто так и, зная, что ум обезьян ограничен, понимал, что должен объяснить их вожаку цель своего поступка как можно более доходчиво. По мысли Тарзана, это должно было сослужить ему добрую службу.

– Я Тарзан, приемыш обезьяны, – сказал он. – Великий охотник. Великий боец. У большой воды я пощадил Акута и оставил ему жизнь, хотя мог забрать ее и самому стать предводителем племени. Теперь я спас Акута, когда ему грозила смерть от острых клыков Шиты. Когда сам Акут или его племя будет в опасности, пускай они дадут знать Тарзану вот так! – И человек-обезьяна издал ужасный крик, с помощью которого племя Керчака обычно звало отсутствующих собратьев в случае беды. – А когда, – продолжил он, – они услышат, что их зовет Тарзан, пусть вспомнят, что он сделал для Акута, и поспешат к нему. Сделаете ли вы, как сказал Тарзан?

– Хух! – пообещал Акут, что на обезьяньем языке означало «Да!», и со всех сторон послышались такие же возгласы. Так племя выражало единодушное согласие.

Затем обезьяны снова стали лакомиться личинками, как будто ничего не случилось. Их трапезу разделил и Джон Клейтон, лорд Грейсток.

Он, однако, заметил, что Акут старается держаться поближе к новому другу и часто поглядывает на него своими маленькими, налитыми кровью глазками, в которых читалось странное удивление. А потом вожак сделал то, чего Тарзану не доводилось видеть за все долгие годы, проведенные среди обезьян. Акут совершил невиданный для них поступок: нашел особенно толстую и лакомую личинку и передал ее Тарзану.

Пока племя кормилось, белокожая фигура человека-обезьяны то и дело мелькала среди его сотоварищей, поросших коричневатой шерстью.

Часто, проходя мимо, они касались друг друга, но члены стаи теперь воспринимали присутствие новичка как нечто само собой разумеющееся. Он стал одним из них, таким же своим, как сам Акут.

Если Тарзан приближался чересчур близко к самке с маленьким детенышем, та ощеривалась, показывая острые клыки, и угрожающе рычала. Да еще иногда какой-нибудь не в меру агрессивный молодой самец предупреждающе огрызался во время трапезы, если Тарзан оказывался рядом. Но подобное было в обычае у обезьян, так общались они все.