– Мы посмотрим, кто из нас глуп, – прошипел он, – когда я подчиню твою волю, сломив плебейское упорство, столь характерное для всех янки. Оно будет стоить всего, что тебе дорого, даже жизни ребенка, потому что, клянусь костями святого Петра, я отменю все, что задумал для этого малявки, и вырежу его сердце прямо у тебя перед глазами. Тогда ты узнаешь, каково оскорблять Николая Рокова.

Джейн Клейтон отвернулась.

– Какой смысл пытаться узнать, до каких еще низостей может дойти ваша мстительная натура? – сказала она. – Меня не тронут ни ваши угрозы, ни ваши дела. Мой сын еще не может сам за себя отвечать, но думаю, что, дожив до зрелого возраста, он с готовностью отдал бы жизнь за честь матери. Я его слишком люблю, чтобы платить такую цену. Поступи я, как вы хотите, он проклинал бы меня до конца своих дней.

Не сумев запугать пленницу, Роков разозлился не на шутку. Теперь он испытывал к ней только ненависть. Однако его больной ум полагал: если бы он заставил ее уступить его домогательствам ради своей жизни или жизни ребенка, он бы чувствовал, что отомстил ей сполна. Ведь он смог бы выставлять жену лорда Грейстока напоказ в европейских столицах в качестве своей любовницы.

Роков снова подошел к ней ближе. Его злобное лицо перекосилось от ярости и вожделения. Он набросился на несчастную, точно дикий зверь, и, ухватив за шею сильными пальцами, повалил на койку.

В это миг дверь каюты с шумом открылась.

Роков вскочил на ноги и, обернувшись, оказался лицом к лицу со шведом, судовым коком.

Маленькие глазки кока, обычно похожие на лисьи, теперь имели особенно глупое выражение. Картину дополняла отвисшая челюсть.

Он занялся сервировкой обеда леди Грейсток на крошечном столике у одной из переборок каюты.

Русский метнул в него огненный взгляд.

– Что такое? – вскричал он. – Как ты посмел войти без разрешения? Убирайся!

Кок посмотрел на Рокова своими голубыми водянистыми глазами и улыбнулся бессмысленной улыбкой.

– Я тумать, ветерр пудет дуть кррепко, – проговорил он, а затем принялся переставлять на столике тарелки.

– Проваливай, или я вышвырну тебя вон, слышишь, ты, несчастный тупица! – взревел Роков, с угрожающим видом делая шаг в сторону шведа.

Андерссен продолжал глупо улыбаться ему в лицо, но одна из похожих на окорока лап шведа как бы невзначай соскользнула на рукоять длинного острого ножа, заткнутого за грязный шнур, которым был подвязан его запачканный фартук.

Роков заметил это движение и остановился как вкопанный.

Затем он обратился к Джейн Клейтон:

– Даю время до завтрашнего утра, чтобы вы могли как следует подумать над моим предложением. Под каким-нибудь предлогом я отошлю на берег всю команду. Останемся только мы с вами, Павлов и ребенок. Тогда нам никто не помешает наблюдать за смертью младенца.