Картины выходили яркие, красочные, наполненные солнечным светом. Мари и Гастон, бесспорно, были талантливы.

Особенно Алексу понравился паром, написанный в духе импрессионистов: он помнил, как несколько месяцев назад именно такой красно-белый лайнер привез его на этот остров, совершенно перевернув в итоге его судьбу.

Гастон, заметив восхищение, написанное на лице хозяина виллы, и переглянувшись с женой, немедленно преподнес этот холст Смолеву. «О, возьмите, месье! – проворковала Мари по-французски. – Мы очень хотим, чтобы на вашей чудесной вилле осталась картина на память от нас! Прошу вас, примите этот маленький подарок за ваше безграничное гостеприимство, пусть он принесет вам удачу!»

Алекс был растроган и от души поблагодарил чету Леблан.

Галерист герр Крамер в один прекрасный день, рассмотрев полотна молодых художников, неожиданно – «от скуки!» – предположила Софья – тоже проявил искреннюю заинтересованность в работах французской семейной пары. Он с удовольствием любовался их морскими пейзажами и видами Портары.

Однажды на ужине при всех он даже заказал Мари и Гастону дюжину картин для своей галереи в Цюрихе, чем безмерно обрадовал французов.

«Дорогой, наши картины будут висеть в одной из самых знаменитых галерей Европы?! – замирающим от восторга голосом произнесла Мари Леблан – Это – счастье, неужели такое возможно?!» У Гастона пропал дар речи, он лишь хлопал глазами и застенчиво улыбался.

Щедрое предложение швейцарца было встречено за столом бурными и продолжительными аплодисментами «французской диаспоры», которую поддержали и Рыжая Соня, и чета Бэрроу.

Американский детектив Куилл с каждым днем становился все более хмурым, больше за столом он интересных и поучительных историй не рассказывал, от споров и пари воздерживался. Рассмотрев несколько картин Мари и Гастона, что они вынесли на верхнюю галерею, он презрительно фыркнул, покачал головой и больше к полотнам французов не подходил.

Все более желчный и раздражительный с каждым днем, он, как правило, пропускал завтрак, с раннего утра уходя на прогулку к морю. Затем, с открытием «Арт Холла» снова посещал выставку импрессионистов, словно пытаясь разглядеть нечто в картинах мастеров, чего он раньше не заметил, и в глубокой задумчивости возвращался на виллу, где без аппетита кое-как ужинал и отправлялся к себе в номер, чтобы повторить свой ритуал заново на следующий день.

Жан-Пьер Клермон, казалось, тоже чего-то ждал. Но его нетерпение никак не сказалось на аппетите. Он по-прежнему отдавал должное маленьким и сочным шашлычкам из свинины и баранины, каковые поглощал в большом количестве с чесночным соусом тцатцики, запивая кувшинами домашнего вина с виноградников семьи Спанидисов. Да и вино, надо сказать, адвокату понравилось настолько, что последние два вечера его приходилось практически на руках выносить из-за стола, потому что вернуться в свой номер самостоятельно Клермон был уже не в силах.