– Я тоже так думал, – признался тот. – Но в 1215 году англичане написали великую Хартию. Она очень отличается от законов Юстиниана, потому что ее составили аристократы, а затем вынудили короля ее подписать, в то время как наши законы составлены императором. И тем не менее некоторые из их положений очень любопытны.

– Правда? – Анна изобразила на лице интерес.

Никифорас был слишком увлечен, и его бы расстроило ее безразличие.

– Больше всего мне понравилось изречение о том, что отсроченная справедливость равнозначна отказу в справедливости.

– Да, интересно, – согласилась Анна, чтобы сделать ему приятное, но потом поняла, что ее действительно заинтересовало это изречение. – Очень любопытно. Это правда. Ты именно это читал, когда я пришел?

– Нет, более позднее произведение. Ты слышал о Симоне де Монфоре, графе Лестере?

– Нет. – Анна надеялась, что рассказ об этом графе не займет много времени. – Он один из тех, кто составил хартию?

– Нет. – Никифорас намеренно положил рукопись текстом вниз. – Но ты пришел с какой-то конкретной целью, я вижу это по твоему лицу. Убийство Виссариона все еще не дает тебе покоя?

– Ты слишком хорошо меня изучил, – призналась Анна и почувствовала, что лукавит.

На самом деле евнух ничего о ней не знал. Ей тяжело было встречаться с ним взглядом – и в то же время удивляло, что это причиняло ей столь сильную боль. Анна заранее продумала, что именно скажет, отрепетировала разговор в деталях.

– И что же это? – спросил Никифорас.

И она принялась рассказывать, отбросив все то, что заготовила ранее.

– Полагаю, что был заговор, целью которого было убийство императора. Виссарион занял бы его место во имя спасения Церкви от союза с католиками. Кто бы ни убил Виссариона, он тем самым предотвратил переворот. И это было проявлением верности трону, а не государственной изменой. Его не следовало за это карать.

На лице Никифораса появилась глубокая печаль, причину которой Анна не могла понять.

– А кто участвовал в заговоре, кроме Антонина и Юстиниана?

Она ничего не сказала. Доказательств у нее не было, и, несмотря на то, что они замышляли, она не могла выдать их имена. Ведь тогда евнуху придется принимать меры. Их арестуют и будут пытать. Воображение Анны рисовало ужасные картины: обнаженное тело Зои, над которым глумятся, издеваются, снова жгут огнем… В любом случае она ничего не могла доказать.

– Я так и думал, что ты мне не скажешь, – проговорил Никифорас. – Наверное, я бы даже разочаровался, если бы это было не так. И Антонин хранил молчание, и Юстиниан, – его голос понизился до шепота и стал хриплым от боли, – даже под пытками.