— Вот как, моряк возвращается с моря. Из какого ты подразделения, свинья?

— Из подводного флота. Кто вы, черт подери?

— Народное ополчение, оборванец. И закрой пасть, если не хочешь, чтобы тебя застрелили за сопротивление аресту.

Мужчины были в армейской форме — или, скорее, в остатках армейской формы, как и «фрегаттенкапитан» на вокзале они носили красные повязки на рукавах.

— Ладно, отпусти его, — сказал человек с фонарем, — но сначала немного восстановим баланс. Вот, держи свою фуражку.

С моей фуражки складным ножом срезали императорскую корону и монограмму, оторвали офицерские полоски с изношенных манжет. Я слишком устал и лишился всяких сил, чтобы сопротивляться. Да и какое это теперь имело значение?

— У него есть продукты или табак?

— Нет, только портупея. Теперь ведь она ему не понадобится?

Он швырнул черно-желтый пояс через стену.

— Ладно, пусть эта сволочь идет своей дорогой.

Я отправился дальше, безоружный, без знаков отличия австро-венгерского офицера. Удивительно, но несмотря на это неприятное столкновение и мою незавидную ситуацию, я почувствовал внезапное и странное облегчение: будто последние оторванные офицерские знаки отличия освободили меня от остатков мертвого прошлого; как ампутация, пусть и болезненная, избавляет от раздробленной и омертвелой конечности. Я понятия не имел, какое будущее ждёт кадрового военно-морского офицера в стране без моря и военно-морского флота. Но я до сих пор жив, почти четыре года на подводных лодках сделали меня находчивым, и с Елизаветой рядом я был уверен, что мы, так или иначе, разберемся. Возможно, это было просто одурение из-за усталости, но, бредя по холодным улицам побежденного города, я даже начал напевать.

Я добрался до тётиной квартиры на Йозефгассе. Лестница, когда-то такая изящная, теперь выглядела мрачной, воняло бедностью и влагой. В квартире было холодно и тихо как в могиле. Я позвонил в колокольчик. Никто не ответил. Я позвонил снова. Наконец послышалось шарканье и звук открывающейся задвижки. Дверь открыла Франци, немного слабоумная тётина горничная. Она уставилась на меня большими, как у фарфоровой куклы, голубыми глазами, потом на ее лице отразился ужас, челюсти беззвучно сомкнулись. Я понял - случилось что-то ужасное.

— Герр лейтенант...

— Моя тетя, Франци... В чем дело?

— Ох, герр лейтенант... — простонала она, — мы пытались дозвониться, но телефоны больше не работают... Ее забрали...

— Господи, куда забрали? В какую больницу? Что с ней?

Тут настал мой черёд удивляться — в коридоре появилась тётя - бледная, измученная, с непричёсаными седыми волосами, но несомненно моя тётушка, и на вид — в добром здравии. Несколько секунд она молча смотрела на меня, потом оперлась о плечо Франци, захлёбываясь от рыданий. В ушах у меня зазвенело, я с ужасом ощутил, как ледяная игла медленно вонзается сердце.