Руфь смотрела не на него, а на ребенка.
– Ты…
Она замолчала.
– Ты мог предотвратить то, что случилось с Солом? Мог и не предотвратил?
Она снова замолчала.
– Нет, не мог, – хрипло ответил он.
– Поклянись мне в этом, Шон. Поклянись надеждой на спасение, – взмолилась она.
– Клянусь. Клянусь тебе… – Он искал, чем поклясться. Не собственной жизнью – она недостаточно ценна для этого. – Клянусь жизнью нашей дочери.
Руфь облегченно вздохнула.
– Вот почему я тебе не ответила. Я должна была сначала узнать.
Ему хотелось сказать, что он забирает ее с собой, хотелось рассказать о Лайон-Копе и о большом пустом строении, ждущем, что она превратит его в дом. Но он понимал, что момент неподходящий, нельзя говорить об этом сразу после разговора о Соле. Он подождет.
Он ждал, пока его знакомили с Голдбергами и Руфь увела Бурю, чтобы передать ее няньке. Она вернулась, и он поддерживал беседу за чаем, стараясь не показать им, какими глазами он смотрит на Руфь.
Он ждал, пока они не остались наедине на лужайке, а тогда выпалил:
– Руфь, вы с Бурей едете со мной.
Она наклонилась к кусту роз, сорвала желтый цветок и, слегка нахмурившись, один за другим оборвала со стебля все шипы, прежде чем снова посмотрела на него.
– Правда? – спросила она невинно, но его должна была предупредить алмазная яркость ее глаз.
– Да, – сказал он. – Мы можем пожениться в несколько дней. Потребуется совсем немного времени, чтобы получить специальное разрешение и собрать твои вещи. Я отвезу тебя в Лайон-Коп. Я тебе не рассказывал о нем…
– Будь ты проклят, – тихо сказала она. – Будь проклято твое самомнение. Твое высокомерие.
Он смотрел на нее не понимая.
– Ты приходишь с кнутом в руке, щелкаешь – хоп! – и ждешь, что я залаю и прыгну через кольцо. – Она приводила себя в ярость. – Не знаю, с какими женщинами ты имел дело раньше, но я не из тех, что тащатся за лагерем, и не потерплю, чтобы со мной так обращались. Тебе хоть на секунду приходило в голову, что мне не нужна милостынька? Сколько времени тебе потребовалось, чтобы забыть, что я всего три месяца назад овдовела? Какое сознание собственного превосходства заставляет тебя верить, что я от могилы одного мужчины побегу в снисходительно распростертые объятия другого?