– Но, Руфь, я люблю тебя.

Он хотел остановить этот взрыв, но она закричала:

– Так докажи это, черт тебя побери! Докажи, прояви уступчивость. Докажи – обращайся со мной как с женщиной, а не как с уличной девкой. Докажи пониманием.

Теперь его удивление сменил гнев, не менее яростный, чем гнев Руфи, и он, в свою очередь, закричал:

– Ты не была такой привередливой в ночь бури или после!

Она отступила, как будто он ее ударил, и истерзанный стебель розы выпал у нее из руки.

– Свинья, – прошептала она. – Убирайся и не вздумай возвращаться.

– Честь имею, мэм.

Он нахлобучил шляпу, повернулся и пошел по лужайке. У дороги его шаги замедлились, он остановился, борясь со своим гневом и гордостью.

Потом он медленно обернулся. Лужайка была пуста. Руфь исчезла.

Руфь взбежала по мраморной лестнице, но когда добралась до окна спальни, он уже прошел половину подъездной дороги.

С высоты второго этажа его фигура казалась более приземистой, но и более массивной, а черный костюм отчетливо выделялся на светлом гравии дороги. Дойдя до ворот, он остановился. Она дальше высунулась из окна, чтобы он смог ее увидеть, когда оглянется. Но он не обернулся – закурил длинную черную сигару, бросил спичку, поправил шляпу, расправил плечи и ушел.

Руфь недоверчиво смотрела на колонны ворот и на темные заросли боярышника, за которыми он исчез.

Потом медленно отошла от окна, подошла к кровати и села.

– Почему он не понял? – тихо спросила она.

Она знала, что будет плакать позже, ночью, когда почувствует настоящее одиночество.

Глава 60

Глава 60

Шон вернулся в Ледибург в середине туманного натальского зимнего дня. Когда поезд огибал откос, он стоял на балконе своего вагона и разглядывал большое зеленое пятно на склонах холмов Лайон-Копа. Зрелище тронуло его, но это волнение было окрашено в мрачные тона.

«Середина пути. В этом году мне исполнится сорок один. Должно же что-то возникнуть из всех страданий и глупостей! Попробую определить свое достояние.