– Где она?

– Сударь, когда мы привезли ее сюда, она отказалась покидать повозку. Карла напомнила капитану Гарнье, что он ее защитник и что она свободная женщина и не обвиняется в преступлениях. Она сказала, что если у него не хватает благородства предложить ей убежище, пусть отвезет ее подальше от этого дурного места и оставит на улице.

– Возьми мой лук и колчан. Повесь оба на левое плечо.

Кристьен, пошатываясь, пошел исполнять этот приказ.

Новости были неприятными, но Тангейзер не отказал себе в удовольствии представить, как Гарнье корчится от презрения его жены, и улыбнулся. Разумный шаг, и его следовало предвидеть. Но потом улыбка Матиаса погасла. Несмотря на весь ум Карлы, тяготы родов ослабили ее, отняли силы. Иоаннит мог представить, что она чувствует. Какой должна была быть опасность, чтобы мать доверила новорожденную дочь этой уличной девчонке? Такое могло произойти лишь в одном случае – Карла ждала смерти. Теперь, без ребенка, ее мучения должны быть просто невыносимы. Любовь к ней рвалась из груди Тангейзера, грозила лишить его самообладания.

Он проглотил ком в горле. Его любимая теперь одна, среди убийц и фанатиков. Они везут ее в тележке по темным улицам. Матиас с такой силой сжал челюсти, что едва не раскрошил зубы. Потом он запрокинул голову. Несмотря на всю пролитую кровь, жажда убийства клокотала у него в сердце.

Вернулся Малыш Кристьен и, взглянув на госпитальера, попятился.

Тот подавил желание убить его прямо на месте и снова улыбнулся:

– Не бойся, мой маленький драматург. Если не дашь повода, я тебя не убью. Куда Гарнье ее отвез?

– Сударь, у него красивый дом на северном берегу Сите, около моста Менял. Он обещал все удобства, какие только могут предоставить его жена и слуги.

По крайней мере, это уже хорошо. Непосредственной угрозы для Карлы нет.

– А безопасность? Охрана?

Пикара отвлек жалобный крик, донесшийся от жалких остатков его бывшего хозяина. Рыцарь привел его в чувство пощечиной, от которой тот покачнулся.

– Безопасность не обсуждалась, сударь, – ответил он. – Ополченец или, может, двое – ради ее спокойствия. Никто не посмеет вторгнуться в дом Бернара Гарнье. Да и незачем.

– Гарнье знает, что я муж Карлы?

– Не было причин говорить ему. Знает только Доминик и мы трое.

– Не смей говорить обо мне «мы». Доминик был недоволен?

– У него не было оснований возражать, хотя он и пытался. Я его остановил, сударь.

– Где Доминик и его мушкетеры?

– Не знаю.