Хай снова помолчал. «Использовать ли более сильные выражения? Пожалуй, не стоит». Напротив, он расставил обе руки в жесте бога-солнца и запел хвалу Баалу, со всем искусством и красотой, на какие был способен. Его голос, мелодичный и переливчатый, разносился в жаркой тишине дикой местности и способен был заставить богов заплакать. Когда последняя чистая нота замерла в нагретом воздухе, Хай вернулся в лагерь и бронзовой бритвой разрезал огромное вздутие в паху царя. Манатасси в бреду закричал от боли, из раны хлынул желтый зловонный гной. Хай наложил на открытую рану припарки из прокипяченного зерна, завернутого в чистую ткань; ткань тоже была прогрета, чтобы прогнать яд.

К вечеру лихорадка прошла. Измученный Манатасси уснул. Хай стоял над ним, улыбаясь и чувствуя себя счастливым. Он чувствовал, что выиграл сражение за этого великана, своей молитвой и стараниями вырвал его из темной пасти смерти. Он испытывал гордое чувство собственника, и когда старуха рабыня принесла ему чашу доброго зенгского вина, Хай высоко поднял ее, приветствуя спящего.

– Боги отдали тебя мне. Ты мой. Отныне ты живешь под моей защитой, и я обещаю тебе ее. – И он осушил чашу.

Слабость душила его, прижимала к жесткому соломенному тюфяку. Трудно было поднять голову или руку, и он ненавидел свое тело, изменившее ему. Он медленно повернул голову и открыл глаза.

В палатке на плетеной тростниковой циновке сидел странный маленький человек. Манатасси с интересом следил за ним. Человек склонился над блестящим металлом, расплющенным и превращенным в тонкий гибкий лист; заостренным ножом он наносил на мягкую поверхность какие-то знаки. Каждый день он по много часов проводил за этим необычным занятием. Манатасси смотрел, видел быстрые птичьи движения головы и рук, от которых звенели золотые серьги и дрожали густые черные волосы.

Голова казалась слишком большой для этого сгорбленного тела, руки и ноги тоже, длинные и сильные, предплечья и тыльную сторону ладони покрывают черные волосы. Манатасси вспомнил проворство и силу этого тела в битве. Он приподнял голову и взглянул на повязки, покрывавшие нижнюю часть его тела.

В тот же миг Хай одним движением оказался на ногах. Он подошел к тюфяку и с улыбкой наклонился.

– Ты спишь, как младенец.

Манатасси смотрел на него, удивляясь, как этот человек может смертельно оскорблять верховного повелителя венди – и при этом улыбаться.

– Айя, принеси еды, – крикнул Хай старухе-рабыне и сел на подушку рядом с тюфяком Манатасси.

Манатасси ел с огромным аппетитом и вполуха слушал нелепое описание луны как белолицей женщины. Его удивляло, как такой искусный воин может быть столь наивен. Достаточно посмотреть на луну, чтобы увидеть, что это лепешка; ее постепенно поедает Митаси-Митаси, великий бог, и тогда на лепешке ясно виден след его укуса.