Табунов с мрачным восторгом смотрел на Софью Абрамовну. Ай да люди! Что за прелесть! Ради нескольких паршивых рублей они готовы уложить чужого человека в собственную постель! На свое супружеское ложе! А почему она уезжает к дочери? Почему не Яша? Накинула бы мне рублишко – и осталась! А?

Веселился он в душе. Лицо же оставил оскорблённым, даже глаза опустил, дабы Софья Абрамовна не удумала чего. Но восторг прошёл быстро. Смех смехом, но положение его… Трагикомедия, одним словом. На его кресле-кровати – пятирублёвый «очень симпатичный человек», на часах же – половина одиннадцатого. Ночи. Ночи, чёрт возьми! Забрать вещи и ехать ночевать на вокзал? Устроиться на лавочке в парке? Гулять до утра по берегу моря? Забраться куда-нибудь на чердак? Или в голубятню? А может, в милицию попроситься переночевать? В «обезьянник»? Самое место такому болвану, как ты!

Софья Абрамовна ждала, волнительно прижав сухие ручки к высохшей груди, где билось столь щедрогостепримное сердце.

Табунов мучительно размышлял.

– А удобно ли это, Софья Абрамовна? – наконец медленно выговорил он.

Софья Абрамовна с явным облегчением встрепенулась и принялась жарко уверять, что таки да, дорогой Виктор! даже очень даже да! вне всякого сомнения – да! Удобно! Очень удобно!

Табунов продолжал размышлять, растерянно блуждая глазами по ехидно затихшему коридору дворцовой коммуналки. Софья Абрамовна с воистину ветхозаветным терпением выжидала.

– Но Софья Абрамовна… – тоскливо промямлил Табунов, не зная, впрочем, продолжения этого своего «но».

– Всё будет хорошо, Виктор, – немедленно откликнулась Софья Абрамовна и тут же ухватилась рукой за дверную ручку – открывать.

Юркнула вовнутрь.

И он послушно шагнул за ней.

С его кресла-кровати, с раскладушки Измарагда и – бог ты мой! ещё с одной, вероятно, соседской раскладушки, каким-то чудом втиснутой в пятнадцатиметровую комнату, на Табунова смотрели три пары жгуче-чёрных глаз. Чёрные шевелюры. Чёрные усы. Иссиня-чёрные щёки и подбородки.Ослепительно белые улыбки. Не насмешливые – нет, Табунов сразу бы углядел. Дружелюбные.

– Добрый вечер, – без улыбки поздоровался Табунов и тут же подумал, что сморозил глупость.

– Добры вэчир, – трижды откликнулись ему. Потом один, самый старший, по-видимому, добавил.– Слюшай, дарагой, нэ обижайся, да? Ми пришли, тэбя нэ знали. Женщина сказала: бэру. Про тебя – нэ сказала. Нэ обижайся, да? В этам прэкрасном городе савсэм нэт нигде мэста. Вах, Одэсса!

– Ничего… Ничего, – принудил себя улыбнуться Табунов.

На краешке супружеской кровати робко клевал своим замечательным шнобелем Яков Семёнович. Он ещё не раздевался, ожидая, видимо, чем закончатся переговоры в коридоре.