Табунов ещё раз украдкой посмотрел на усатую троицу – не смеются ли?

Троица не смеялась. Она только любопытствовала; видимо, даже их знаменитое кавказское гостеприимство оказалось посрамлено самоотверженностью Софьи Абрамовны.

А та уже трясла своими кудряшками над своей постелью, сооружая условно автономное ложе.

Табунов смущенно улыбнулся троице, развёл руками и, ухватив мыло и полотенце, выпятился в коридор.

В ванной он намылил руки, намылил лицо, намылил шею и замер.Напрягся. И захохотал. На губах его вспухали мыльные пузыри и тут же лопались. Вспухали и радужно лопались. Он держался намыленными руками за голову и хохотал, прямо заходился в хохоте. Глупый! То, над чем ты смеялся в первый одесский день, случилось! Анекдот! Сущий анекдот! Ему уступили-таки супружеское ложе! Ха-ха-ха-ха!

В дверь ванной постучали.

– Виктор! – послышался голос Софьи Абрамовны. – С вами всё в порядке?Виктор, я уже уехала к дочке. Я всё вам приготовила. Помните своё место? У стеночки. Спокойной ночи, Виктор. Вы меня слышите?

– Слышу, слышу, Софья Абрамовна, – отфыркиваясь, буркнул он – Ступайте себе с миром. Да! – мстительно вспомнилось ему. – Деньги только мне верните.

За дверью повисло молчание.

Табунов поплескал водой в лицо и, не утираясь, приоткрыл дверь.

Высунулся. Усмехнулся плотоядно. Мстить, так уж сегодня. Сейчас. Сию минуту.

– Но почему, Виктор? – дрогнула кудряшками Софья Абрамовна.

– Потому, Софья Абрамовна. Условия контракта не выполняете.

– Но, Виктор… – и старуха конвульсивно забилась в словах. Кому ж охота расставаться с тем, что уже лежит в кошельке, а может, даже и потрачено давно?

– Говорите, всего на три дня эти… товарищи с Кавказа? – Табунов длинно усмехнулся. Ох как хотелось банально поскандалить, разораться, но он помнил, что сейчас ночь, и что предложенное место всё же лучше, чем место на вокзальной лавке. – Так вы, значит, думали, что я все три ночи с вашим Яшей буду ночевать? Любезная Софья Абрамовна, я остался сейчас только потому, что деться мне некуда. Вот сию секунду. Теперь. Понимаете? А завтра взойдёт солнышко. И я съеду. Уж не обессудьте.

Лицо Софьи Абрамовны оделось в глубокий траур. Она вздохнула, как бы говоря: «Ну что с вами поделаешь!», и щёлкнула замком сумочки. Деньги, которые уже давно проросли в её сердце, приходилось теперь выдирать с корнем. Корни цеплялись, сердце Софьи Абрамовны трещало, оно разрывалось, но ничего поделать тут было нельзя. Табунов мстительно улыбнулся. С его носа свисала капелька воды. Из ушей лезла мыльная пена. Он ёжился: по спине, по желобку позвоночника, словно по азиатскому арыку, ползла холодная скользкая вода.