— А ну-ка, живо выключить проигрыватель! — приказал Чижиков.

Обомлев от неожиданности и страха, на ватных ногах Эдик прошел к проигрывателю.

Одной рукой закрывая укушенное плечо, Липа поспешно стала одеваться.

— И чтобы это было в последний раз! — не моргнув глазом, приказал Чижиков.

— Слушаюсь, товарищ Чи… слушаюсь, товарищ лейтенант!

— Если еще раз будут жалобы жильцов, пеняйте на себя. Понятно? — строго вопросил лейтенант. Эдик кивнул.

Дверь закрылась.

Эдик снял проигрыватель с подоконника, сел у стола, машинально перебирая спичечные этикетки. «Неужели погорел?»

Липа натягивала чулки.

Он не обращал на нее внимания.

Кое-как одевшись, непричесанная, она пулей вылетела за дверь.

«Неужели выследил? Для виду придрался к проигрывателю. И ни о чем не спросил. Да! Дурак что ли — спрашивать?! Как же быть? Что делать?»

Каждый раз, терпя неудачу, Эдик переполнялся ненавистью ко всем. Тогда он ехал за город, стрелял в кошек, собак, птиц. И когда камень, летя из рогатки, попадал в бедных животных и птиц, ликовал. После этого он как бы приходил в себя и в неплохом настроении возвращался к своим делам. Но сейчас ненависть не находила выхода. Липа исчезла. Было уже темновато. Посмотрел на часы. Да, поздно. Но для ненависти нет времени, нет сроков. Ненависть всегда находит себе дорогу. Эдик оделся наскоро, проверил, в кармане ли рогатка. Взял обернутый газетой металлический прут и вышел на улицу.

Ненависть привела его на Пушкинскую.

Он споткнулся. Камешек выскочил из-под ботинка. Поднял камешек, достал рогатку и подумал, куда бы выстрелить. Да, в фонарь! Хлоп! Без промаха! И так же без промаха разбил еще два фонаря! Перешел на ту сторону, где недавно сидел в засаде, ожидая Мишку Кулашвили.

Прохожих уже не было.

А что, разобью и здесь! В темноте легче будет справиться и легче будет смыться! И с каждым разбитым фонарем тьма все гуще заливала, заполняла улицу. «Пойду на вокзал, разведаю. А вдруг Мишка сегодня в ночной?! Пойду за ним и здесь, в темноте, не промахнусь. Тогда по-другому запоет Сморчков и все его сморчки! Тогда увидят, кто такой Эдик! Трусы жалкие! Да, скорей!»

В темноте мимо него пролетело платье, простучали туфельки.

Он остановился в недоумении и так стоял, пока в свете дальнего фонаря увидел стройную женскую фигуру. Женщина бежала без оглядки. Что-то знакомое показалось в этой фигуре. Но кто это? Сколько их прошло через его руки. Бежит и бежит. Ему-то какое дело! Не к нему и не от него! А от него, от Эдика, не убежишь! Вот он сейчас пойдет на вокзал и — держись, Мишка!

Женщина продолжала бежать. Ей было очень страшно. Никогда Нина не выходила в такую ночь одна. Но сегодня вечером к ней заглянул Чижиков. Он, как всегда, был приветлив и спокоен.