— Все чтобы в порядке было, как прежде! — сказал солдатам старший сын и, уходя, искоса взглянул на стоящую у огорода деревянную уборную.

— Надо пошарить в огороде! — предложил Домин.

— Нет, придется стать золотарями. Надо! — криво усмехаясь, сказал Михаил и разыскал деревянную длинную палку.

Пока солдаты орудовали в огороде, Михаил отправился в туалет.

Солдаты разрывали грядки. Запахло ботвой, свежевзрытой землей. В зябкой морозной тишине слышались глухие удары — падали яблоки. Желтые, с исподу прокаленные, покрытые инеем листья беспечно ложились под сапоги. До срока похолодало, завыл северный ветер, заметались деревья, точно пытаясь сорваться с места.

Когда хозяина уводили, деревья будто отшатывались, в страхе всплескивая ветвями, отмахивались от него.

Михаил вышел из туалета — из этакой деревянной скворечни и с деловым видом сказал:

— Надо вызвать ассенизаторов. Нащупал я там какой-то кулек. Вызывай! Я уверен — там тоже золото.

— Не торопись.

— Не тороплюсь. Нутром чувствую.

Золотари работали с улыбочкой, с шуточкой, с некоторым шиком. Мол, видели, и без нас не обойтись! И верно, не обойтись.

Подморозило.

Зловоние мешало дышать. Но работа есть работа. Ведром задели за ведро, вытащили его. Обдали водой «находку». В ней три кулька. Каждый в клеенке и еще обернут толем.

— Золотой нужник, — прокомментировал Михаил Варламович, когда составили акт еще на семьсот золотых десятирублевых монет николаевской чеканки.

Домин с Михаилом вышли из дома.

Холод усиливался.

Михаил отошел в глубь сада, встал около деревьев, вспомнив свое персиковое дерево. Он задумчиво смотрел на них, не ведая причины такой неуместной грусти, защемившей сердце. Михаил вспомнил, как уводили хозяина. Был холодный день, хрустел песок, перемешанный со снегом. Хозяин шел, приволакивая ногу, держа перед собой руки, точно неся в них что-то или ожидая подаяния. Он шел по дорожке все медленней, прощаясь с садом, слушая плач ветра, видя, как деревья отмахиваются от него. Хозяин останавливается невзначай около колодца, силы оставляют его, он опирается о край колодца. Его с обломанными ногтями корявые руки вцепляются в верхнее бревно. Он прощается и с колодцем, как с живым существом, как с последней надеждой.

— Водицы испить! — просит он и отворачивается от колодца.

Кошбиев опускает ведро так поспешно, что хозяин вздрагивает от металлического звука ведра, ударившегося о воду.