— А именно? — спросил Белобородов. — Это очень важно.
— В частности, я сказал ему про свой министерский пост. Как я и ожидал, это произвело впечатление: Макаров стал заметно любезнее в обращении и в свою очередь не преминул представиться, назвав свой старый офицерский чин…
— Не вспомните, какой именно? — спросил Белобородов.
— Кажется, чин подполковника русской армии.
— Что вы еще сказали Макарову?
— Я сказал ему о своей давней дружбе с господином Камиро.
— И чем же все кончилось? — спросил Белобородов. — Они ушли?
— Да, — кивнул Флоренский. — А я всю ночь провел в доме Ольги Сергеевны. Она боялась оставаться одна. Но в комнату, где находился раненый, она меня не приглашала, и дальнейшая его судьба мне неизвестна. Утром я отправился на службу. Оттуда я несколько раз в течение дня звонил Ольге Сергеевне, и из ее слов понял, что в моей помощи она не нуждается. Поэтому после работы я сразу отправился к себе домой. Приблизительно через неделю после всех этих событий Ольга Сергеевна пригласила меня на чашку кофе. Она была в прекрасном расположения духа. О том происшествии ни она, ни я не упоминали…
27
Белобородов задумчиво полистал тетрадь Леонида с записями, сделанными во время последней поездки на Увальский завод.
— Давай-ка посмотрим еще раз показания Козловского…
— Я их наизусть помню, — сказал Леонид. — Сто раз перечитывал.
— И тебе ничего не кажется странным?
— В общем-то нет, — пожал Леонид плечами. — Такой уж он человек.
— А именно?
— Ну, пришибленный, что ли. Наверное, собственной тени боится. Но я, Алексей Игнатьич, Козловского за язык не тянул…
— Вижу, что не тянул, — покивал Белобородов на тетрадку, — Но это-то и наводит на размышления…
— А что вам кажется странным? — спросил у него Леонид.
Белобородов облокотился о стол и, запустив пятерню в волосы, другой рукой продолжал листать тетрадь.
— Ты смотри: по всем позициям, которые ты затрагивал в беседе, он четко проводит одну линию. Бьет по Флоренскому, и притом с определенной политической подкладкой… Говоришь, этот человек даже собственной тени боится?