— Значит, я здесь застряла? — слабеющим голосом спрашивала Елизавета.

— Невозможно предсказать, насколько затянется ненастье, — отвечала японка, на которую налетал порывистый ветер, вырывая брезент из рук. Состояние ее было столь плачевным, что сил не хватало даже на простую физическую работу. Что уж говорить о волшебстве!

Когда тент был, наконец, закреплен, Аризу Кей придирчиво осмотрела плод совместных стараний, просеменила к сосне и, примостившись на мокрой циновке, заметила, что теперь у дождя отвоеван хоть какой-то клочок сада и дети смогут играть на открытом воздухе. А потом вдруг затихла, отрешенная и опечаленная, со спутанными, слипшимися на лбу волосами, и только — «динь-динь-динь» — позванивал, качаясь, колокольчик на мосту. Гостья сообразила, что помощь ее больше не понадобится и что самое время начать осмотр пагоды-библиотеки, в которую она хоть и захаживала частенько, но которая, ввиду наказов японки «одна нога там — другая здесь», по-прежнему оставалась для Елизаветы «терра инкогнита».

А Хранительница, пригорюнившись, обдумывала незавидное свое положение и не без страха представляла, каково будет Кристиану и Джулии, если они вдруг решат ее навестить. Страх! Это чувство впервые зародилось в ней, и она не находила ему объяснения.

«Они, я верю, пришли к взаимопониманию. По-другому и быть не может! — размышляла японка. — Кристиан отыскал ее, и они помирились. И сейчас они неразлучны, как лепестки фиалки… Но что будет, если они захотят оповестить меня о своем счастии? Ох, в какую же ловушку они угодят! Попасть сюда — они-то попадут, но вот обратно… А я даже предупредить их не могу!»

Так изводилась она, сидя под сосною, а на голову ей капала с ветки мутная дождевая вода. И ни бреши, ни просвета в дымчатом покрове небес.

* * *

— Узнаю клинок расплаты, полыхающий грозой, — воинственно пела Джулия, сжав кулаки. — Узнаю твой взор крылатый, охвативший шар земной! Гордость древнего народа, возродившаяся вновь, здравствуй, гордая Свобода, здравствуй, эллинов любовь![57]

С ее легкой руки непризнанный поэт-вольнодумец, автор четверостиший на тюремных стенах, приобрел некую известность, ибо она успела продекламировать добрую половину его экспромтов, защищая свой слух от бессовестных наговоров предсказателя. А когда иссякли стихи, настала очередь гимнов и песен, какие запомнились ей со школьной скамьи. Не прошли даром ни музыкальные вечера на вилле Актеона, ни краткий, но памятный дуэт с Кристианом в библиотеке, ни даже деревенские концерты с ризитиками под аккомпанемент лиры и лауто, так раздражавшие Франческо.