На пятой или шестой пикировке Джулии с шарлатаном Туоно охранники заскучали и, не обинуясь, затеяли игру в пьяные шашки. И еще долго доносились до них обрывки непримиримого спора между узниками.

— Моррис собирался пустить его в расход, но тот сбежал, струсил, как паршивый пес! — наветничал заместитель директора.

— Ложь! От начала и до конца — всё ложь! — кричала Венто, так и норовя просверлить взглядом стену, за которой обретался клеветник.

— Кимура плут, каких поискать, — гнул своё Туоно.

— Неправда! Он честный и благородный!

— Повеса, дамский угодник, — развлекался «провидец».

— Аскет и замечательный человек! — немедленно заступалась Джулия, но «оракул» упорствовал, как ни при одной из перестрелок, чем вскоре довел девушку до слез.

«Опять ревет, — подумал он. — Ну, вот чего, спрашивается, реветь? Я ведь только поразмялся. До кульминации еще далеко, а она…». Самое пикантное Туоно отложил на потом, но по всему было видно, что сдобрить информацию из вселенских очагов острой подливкой ему не удастся. Подопытная дала слабину.

«Эх, а ведь как складно выходило! — вздохнул он, прошаркав к решетке. — Ну, ничего, обработать ее я всегда успею, а пока что возьмем перерыв».

— Стража, эй, стража! — крикнул он, схватившись за прутья. Он собирался поинтересоваться, когда подадут обед, но слово «обед» застряло у него в горле, как неудачно проглоченная рыбная кость, а вместо вопроса вырвался натужный вопль, который звучал примерно так: «А-у-а-у-а-у!». И ничего удивительного, ведь прутья накалились до такой степени, что, будь они в горизонтальном положении, на них в два счета можно было бы изжарить кусок отборной говядины.

А Джулия сияла. И если б не разделявшая их стена, заместителя просветило бы не хуже, чем рентгеном, и он, чего доброго, растекся бы лужицей по полу.

«Нет, синьор Кимура, — думала пленница, смежив веки, чтобы глаза не щипало от слез, — вы не предатель и не проходимец, каким пытаются вас описать. Вы солнце на моих небесах, вы тень в иссушающий полдень, роса ясным утром и дуновение бриза… Я люблю вас! И что бы о вас ни сочиняли, как бы вас ни чернили, я не усомнюсь в вашей искренности. Пора сомнений прошла».

Когда двадцатая по счету чарка была выпита, охранников сморил хмельной сон, не то они голосили бы уже во всю ивановскую и улепетывали бы без оглядки. Катакомбы Морриса озарились светом в мгновение ока, и те, кто стоял на ногах и был в состоянии здраво рассуждать, почли за благо покинуть душные туннели. А сам Моррис, занятый снаряжением патронов двумя этажами выше, злился оттого, что комната плывет у него перед глазами, и делал бесплодные попытки выловить из ящика хотя бы одну винтовочную гильзу.