Ольшер не подумал сразу, почему газета на столе. Это чтиво в изобилии забрасывалось в кафе, рестораны, гостиницы — всюду, где появлялись туристы, и не мудрено, что она оказалась в «Тройке». Капитан не стал бы читать газету — в эмигрантском листке печаталась невероятная чепуха о Советской России, но сейчас, когда необходимо было занять себя чем-то, он взял листок и принялся его рассматривать. Не ради любопытства, а чтобы иметь возможность изредка, через полосу, кинуть взгляд на столик у окна.

С подчеркнутым вниманием капитан «проштудировал» первую страницу, потом вторую, третью, добрался до четвертой — до хроники и второстепенных объявлений. И здесь наткнулся на ту самую заметку, набранную нонпарелью, в которой говорилось о кончине князя Галицына.

Ольшер не удивился. Он был подготовлен к этому известию ожиданием и предчувствием, но все же слово «смерть» заставило его вздрогнуть. Смерть на улице, от сердечного приступа. Что-то давнее, знакомое вспомнилось гауптштурмфюреру — гибель Исламбека на Берлинском кольце. Внезапная, необъяснимая и таинственная. Оба шли к Ольшеру. Оба упали в пути. Капитан ждал князя у главного вокзала ровно в двенадцать.

В заметке, между прочим, сообщалось о статье Галицына, опубликованной незадолго до этого в эмигрантской газете. Ольшер читал ее. Она была посвящена деятельности эмиграции в дни войны. Упоминался «подвиг» Саида Исламбека на Берлинер ринге в 1943 году. Смертельно раненный, говорилось в статье, он полз к своим, чтобы передать важные сведения. Какие сведения и к кому именно полз, статья умалчивала.

Ольшер отложил газету. Отложил, как что-то неприятное, таящее в себе опасность.

«Как она сюда попала?» — подумал капитан. Кажется, ее не было, когда он садился за стол и заказывал ужин. Во всяком случае, листок не запечатлелся в памяти — скатерть была пуста. Его принес официант вместе с салатом.

Зачем? Ольшер вдруг совершенно ясно представил себе дальнейшие события. Ему угрожали. Здесь, в «Тройке».

Надо было принимать меры. Если, конечно, не поздно еще уйти. Сколько времени? Без четырех минут десять, а не двенадцать. Впрочем, и в десять, в этом притоне гангстеров и диверсантов, а Франкфурт-на-Майне стал притоном, могут прирезать или пристрелить на самом людном, месте. Ольшер пытливо осмотрел соседние столики — не следит ли за ним кто, особенно от окна, где сидит человек со шрамом на щеке. Вроде бы никто не следил, ничьи глаза не встретились Ольшеру: гости мирно и весело беседовали, пили, ели, были заняты своим делом.

Ольшер положил деньги на скатерть — плата за ужин — и хотел уже подняться, чтобы покинуть зал, как к столику его приблизился человек. Торопливо приблизился.