До Эрастовки еле доехали. Поезд едва тащился, подолгу стоял на каждой станции. Перед отъездом Юра, по совету Феодосия Терентьевича, послал домой телеграмму, но приехали они на вторые сутки. Поэтому со станции пришлось идти пешком. Впрочем, нести на плече полупустую корзинку было не так уж тяжело.

Он вбежал на знакомое крыльцо, рванул дверь — заперта. Позвонил — открыла незнакомая женщина и спросила:

— Вам кого?

— Я — домой!

— А вы кто?

— Юра!

— Какой Юра?

— Как — какой? Юра Сагайдак!

— Ваша мама теперь живет не здесь, а там, где бухгалтер.

— Почему?

— А это вы их спросите. — Женщина закрыла дверь.

«Вот так номер!» — припомнил Юра слова, услышанные в вагоне. А если и там их нет?

Но «там» его встретили и мама, и Оксана.

— А папа где? — спросил Юра, расцеловавшись с обеими.

Но мама почему-то не ответила. Закрыв дверь, она, обняв Юру за плечи, повела его в комнаты.

Мама, Оксана, Юра сидели в столовой. В их новой квартире было всего две комнаты — эта и другая, в которой спали мама и Оксана. Кровать Юры стояла здесь же, по ту сторону обеденного стола, у буфета. Кухарки Ариши теперь не было.

Мама сидела рядом и тихо гладила Юрину голову. Он этого не любил, и мама уже давно так не ласкала его. Но сейчас она, наверное, забыла об этом. И Юра не отвел мамину легкую, теплую руку. Теперь ее прикосновение было так приятно, необходимо… Какой-то комок сжимал Юрино горло, никак не удавалось его проглотить. И ресницы стали влажными…

— Когда здесь узнали о революции в Петрограде, я просила его быть осторожнее, — рассказывала мать об отце, — просила не выступать с политическими речами перед народом. Не его это дело. И еще неизвестно, чем эта революция кончится… Но ты знаешь, если он что-нибудь задумал, его не переубедишь. От него и в тебе такое же упорство сидит… — И она нежно взъерошила волосы сына.

— А за какую партию папа выступал? — спросил Юра, считая себя теперь докой в политических тонкостях. Еще бы! Он столько наслышался и навидался за эти месяцы.

Мать удивленно взглянула на сына.