– Заслужили, граф, вот этим! – вскричала королева, схватившись за эфес шпаги де Шарни. – Заслужили этой шпагой, которою ваш отец геройски сражался при Фонтенуа, ваш дед – при Стенкерке, ваш прадед – при Лансе и Рокруа, ваши предки – при Мариньяно, Иври, Азенкуре[152]. Дворянство служит французскому народу на войне, дворянство ценою собственной крови заработало золото, украшающее их камзолы, и серебро, которым расшиты ливреи их лакеев. Так не спрашивайте же больше, Оливье, как вы служите народу, – вы ведь и сами храбро сражаетесь шпагой, завещанной вам отцами.

– Государыня, государыня, – покачав головой, отозвался граф, – не стоит говорить столько о дворянской крови, в жилах у народа тоже течет кровь – посмотрите, какие ручьи струятся по площади Бастилии, сочтите мертвых, распростертых на обагренной мостовой, и не забудьте, что их сердца, теперь остановившиеся, бились столь же благородно, как и у кавалеров, в тот день, когда ваши пушки палили в них, в тот день, когда, взяв в непривычные руки оружие, они пели под обстрелом, чего не делают даже отважнейшие из наших гренадеров. Ах, ваше величество, государыня, не смотрите на меня столь гневно, умоляю вас. Что такое гренадер? Расшитый галунами голубой камзол, а под ним – такое же сердце, как те, о которых я только что вам говорил. Какая разница ядру, которое все крушит на своем пути и несет смерть, чем прикрыто сердце: голубым сукном или рубищем? Какая разница пробитому сердцу, что его защищает: рубище или сукно? Пришло время поразмыслить над этим, государыня: у вас нет более двадцати пяти миллионов рабов во Франции, у вас нет двадцати пяти миллионов подданных, у вас нет даже двадцати пяти миллионов людей – у вас есть двадцать пять миллионов солдат.

– Которые будут сражаться со мною, граф?

– Да, с вами, потому что они сражаются за свободу, а вы стоите между ними и этой самой свободой.

Граф умолк, воцарилось долгое молчание. Первой его нарушила королева.

– Как я ни умоляла вас не говорить мне правды, вы все же ее сказали, – заметила она.

– Увы, ваше величество! – ответил граф де Шарни. – Как бы моя преданность ее ни скрывала, в какие бы покровы мое уважение ее ни облекало, правда, вопреки мне, вопреки вам – взгляните, прислушайтесь, почувствуйте, прикоснитесь, задумайтесь! – правда здесь, всегда здесь, и вам, как бы вы ни старались, уйти от нее не удастся. Усните, усните, чтобы забыться, и она сядет у изголовья вашей постели, будет сновидением, пока вы спите, и действительностью, когда наступит пробуждение.

– Полно, граф, я знаю такой сон, которого она не сможет потревожить, – гордо сказала королева.