Преклонив перед королевой колена, граф поцеловал ей ноги с почтением не меньшим, чем то, какое египтяне испытывали к богине Исиде[150].

– Ах, граф, единственный мой друг, – пытаясь высвободиться, проговорила королева, – известно ли вам, что преподнесла мне герцогиня Диана?

– Она уезжает за границу, – ни секунды не колеблясь, ответил граф.

– Он угадал! – вскричала Мария Антуанетта. – Угадал! Увы, значит, об этом можно было догадаться?

– Господи, государыня, конечно, – ответил граф. – В такое время можно вообразить что угодно.

– Но почему не уезжаете вы со своим семейством, раз это столь естественно? – воскликнула королева.

– Во-первых, я не уезжаю потому, что искренне предан вашему величеству и дал себе обещание – не вам, государыня, а себе – не оставлять вас ни на миг, пока будет бушевать грядущая буря. Мои братья не уедут потому, что мое поведение – пример для них, и наконец госпожа де Шарни никуда не уедет, поскольку сердечно, как мне кажется, любит ваше величество.

– Да, у Андреа благородное сердце, – с заметным холодком сказала королева.

– Вот потому она и не покинет Версаль, – подытожил граф де Шарни.

– Значит, вы будете подле меня, – проговорила королева тем же ледяным тоном, стараясь не дать почувствовать ревность или презрение.

– Ваше величество оказали мне честь и назначили лейтенантом королевской гвардии, – ответил граф. – Мой пост – в Версале, и я не покинул бы его, если бы ваше величество не поручили мне охранять Тюильри. Это вынужденное изгнание, сказали вы мне, и я отправился в изгнание. Графиня де Шарни порицала меня лишь за то – и это известно вашему величеству, – что я с нею не посоветовался.

– Это верно, – так же холодно согласилась королева.

– Сегодня, – упорно продолжал граф, – я счел, что мое место не в Тюильри, а в Версале. Не прогневайтесь, ваше величество, но я нарушил приказ и решил нести службу здесь. Напугана госпожа де Шарни происходящим или нет, хочет она уехать или не хочет – все равно я останусь подле королевы… разве что королева сломает мою шпагу. Что ж, в таком случае, не имея более права сражаться за нее и умереть на паркете Версаля, я всегда смогу отдать за нее жизнь у дверей, на улице.

Столько мужества и преданности было заключено в этих простых, вышедших из глубины сердца словах, что королеве пришлось спуститься с высот гордыни, за которой она пыталась скрыть чувство скорее человеческое, нежели королевское.

– Граф, – сказала она, – не произносите этих слов, не говорите, что умрете за меня, потому что я уверена – вы и впрямь на это способны.