– А-а…

– Вы должны признать, что народ не прав.

– Не прав, что поднял восстание, не более того. Давайте посмотрим, что у нас за министры. Сколько из них за время нашего правления действительно заботились о народном благе? Двое: Тюрго и господин де Неккер. Вы с вашей компанией заставили их прогнать. Из-за одного разразился бунт, из-за другого, быть может, вспыхнет революция. Теперь поговорим о других. Очаровательные люди, не так ли? Господин де Морепа, креатура моих тетушек и сочинитель песенок! Но петь должны не министры, петь должен народ. Господин де Калонн? Он славится лишь своими острыми словечками. Придите к нему как-нибудь и попросите о чем угодно, и он вам ответит: «Если это возможно, считайте, что это уже сделано, если невозможно – значит, будет сделано». А такое словечко стоит народу миллионов сто. Поэтому не удивляйтесь, что он находит его не столь остроумным, как считаете вы. Поймите же, сударыня: если я держу при себе тех министров, что обирают народ, и гоню тех, кто его любит, то тем самым вовсе его не успокаиваю и не прививаю ему любовь к правительству.

– И поэтому он имеет право бунтовать? Не вздумайте высказать эту мысль прилюдно! Нет, ей-богу, я рада, что вы изволили высказаться лишь в моем присутствии. Что было бы, если бы вас услышали!

– Да, да, – отозвался король, – все это я уже выучил наизусть. Я прекрасно знаю, что, услышь меня все эти ваши Полиньяки, Дре-Брезе, Клермон-Тоннеры, Куаньи, они лишь пожали бы плечами у меня за спиной. Но все они мне жалки, эти Полиньяки, которые обдирают вас как липку, тем самым позорят, и которым вы в одно прекрасное утро подарили графство Фенестранж, стоившее вам миллион двести тысяч ливров; эти Сартины, которым я пожаловал пенсию в девяносто тысяч ливров и которые получили от вас двести тысяч ливров в качестве вспомоществования; этот принц Цвейбрюккенский, которому вы принудили меня дать девятьсот сорок пять тысяч ливров для уплаты долгов; эти Мари де Лаваль и госпожа де Маньенвиль, получившие по восемьдесят тысяч ливров пенсиона; Куаньи, облагодетельствованный как только возможно, который однажды, когда я решил уменьшить ему жалованье, зажал меня в угол между дверями и отдубасил бы, не сделай я так, как он хотел. Это же все ваши друзья, не так ли? Нечего сказать, вот друзья так друзья. Сейчас я вам кое-что скажу, хотя вы и не поверите, что это правда: если бы все эти ваши друзья были не при дворе, а в Бастилии, народ стал бы ее укреплять, а не разрушать.

– О! – не сдержав гневного жеста, выдохнула королева.