Часть вторая
I. О чем размышляла королева в ночь с 14 на 15 июля 1789 года
I. О чем размышляла королева в ночь с 14 на 15 июля 1789 года
Сколько времени длились эти признания, мы не сумеем сказать, но, по-видимому, довольно долго, так как лишь около одиннадцати вечера дверь из будуара королевы отворилась, и на пороге появилась Андреа; присев в глубоком реверансе, она поцеловала руку Марии Антуанетты.
Выпрямившись, молодая женщина утерла покрасневшие от слез глаза, а королева возвратилась тем временем к себе.
Быстрым шагом, словно желая убежать от себя самой, Андреа пошла прочь.
Королева осталась одна. Когда в спальню вошла фрейлина, чтобы помочь ей раздеться, Мария Антуанетта с горящими глазами ходила взад и вперед.
Она махнула рукой, что должно было означать: «Оставьте меня».
Фрейлина не стала настаивать и удалилась.
Оставшись опять в одиночестве, королева запретила себя беспокоить, исключение могло быть сделано только в случае важных вестей из Парижа.
Андреа больше не появлялась.
Что же касается короля, то, побеседовав с г-ном де Ларошфуко, который пытался объяснить ему разницу между мятежом и революцией, он объявил, что устал, лег в постель и заснул так же безмятежно, как если б был на охоте и олень, как хорошо вымуштрованный придворный, позволил себя настичь у Швейцарских прудов.
Королева же, написав несколько писем, прошла в соседнюю комнату, где под присмотром г-жи де Турзель почивали двое ее детей, и легла, но не уснула, как король, а дала волю своим мыслям.
Однако вскоре, когда Версаль охватила тишина, когда громадный дворец погрузился во мрак, когда в садах слышался лишь скрип песка под ногами часовых, а в коридорах – лишь тихий стук прикладов о мраморный пол, Марии Антуанетте надоело лежать, и, почувствовав желание вдохнуть глоток свежего воздуха, она встала с постели, нащупала ногами бархатные комнатные туфли, закуталась в длинный белый пеньюар и подошла к окну, чтобы насладиться свежестью, веявшей от фонтанных каскадов, и заодно послушать советы, которые ночной ветерок нашептывает тем, у кого горит лицо и тяжело на сердце.
Она стала перебирать в уме все то неожиданное, что случилось за этот необыкновенный день.
Падение Бастилии, столь осязаемого символа королевской власти, колебания Шарни, ее преданнейшего друга, пылкого пленника, столько лет находившегося у нее в повиновении, пленника, который до сих пор шептал ей лишь о любви, а теперь впервые заговорил о сожалении и угрызениях совести.
Привычка к синтезу, помогающая умному человеку как разобраться в людях, так и проникать в суть вещей, помогла Марии Антуанетте отыскать две составляющие снедавшей ее тревоги – политическую драму и сердечные невзгоды.