Но чтобы бежать, надо было отворить дверь, а чтобы отворить дверь, надо было отвернуться.
Если бы Питу отвернулся, он подставил бы под колотушки аббата Фортье ту часть своего тела, которая, по его мнению, была недостаточно укрыта броней.
– Ах, ты мои ружья захотел!.. – произнес аббат. – Ах, ты явился за моими ружьями!.. Ах, ты пришел мне сказать: ружья или смерть!..
– Что вы, господин аббат, – возразил Питу, – я вам об этом ни слова не сказал.
– Что ж! Ты знаешь, где мои ружья, так убей меня и завладей ими. Переступи через мой труп и возьми их.
– Я неспособен на это, господин аббат, неспособен.
И Питу, протянув руки к щеколде и не сводя взгляда с занесенной длани аббата Фортье, принялся подсчитывать в уме не ружья, запертые в арсенале аббата, а удары, готовые сорваться с ремешков его плетки.
– Итак, господин аббат, вы не желаете отдать мне ружья?
– Не желаю.
– Считаю до трех: не хотите?.. Раз!
– Нет.
– Два!
– Нет.
– Три!
– Нет! Нет! Нет!
– Ну что ж, – промолвил Питу, – оставьте их у себя.
И он проворно повернулся и выскользнул в приотворенную дверь.
Но несмотря на все его проворство, умелая рука со свистом рассекла воздух и с такой силой хлестнула Питу по мягкому месту, что доблестный покоритель Бастилии не удержался от горестного вопля.
На этот вопль выскочили соседи и, к своему глубочайшему изумлению, увидели Питу, который ударил во всю прыть при каске и при сабле, между тем как аббат Фортье, стоя на пороге своего дома, потрясал плетью, как карающий ангел – огненным мечом.