– Господин Жильбер меня обучил.

– За три недели? Ничтожный обманщик!

Питу понял, что вступил на неверный путь.

– Послушайте, господин аббат, – сказал он, – я больше с вами не спорю, у вас обо всем собственное мнение.

– В самом деле!

– Но это же впрямь так и есть.

– И ты это признал? Господин Питу дозволяет мне иметь собственное мнение? Благодарю вас, господин Питу!

– Ну вот, опять вы сердитесь. Поймите, если вы не перестанете, я так и не смогу приступить к делу, которое привело меня к вам.

– Негодник! Так ты явился по делу? Может быть, ты депутат?

И старик разразился ироническим смехом.

– Господин аббат, – сказал Питу, который, наконец, получил возможность обратиться к теме, на которую хотел свести разговор с самого начала дискуссии, – господин аббат, вы знаете, какое почтение внушал мне всегда ваш характер…

– Что ж, давай поговорим об этом.

– И как я всегда восхищался вашей ученостью, – добавил Питу.

– Змея! – процедил аббат.

– Я? – ахнул Питу. – Да что вы!

– Ну, о чем ты собирался меня просить? Чтобы я снова принял тебя в дом? Ну нет. Я не стану развращать моих учеников, нет, ты навсегда пропитался пагубным ядом. Ты отравишь мне эту юную поросль: infecit pabula tabo[219].

– Однако, господин аббат!

– Нет, об этом не проси, как бы ты ни изголодался, ибо я предполагаю, что парижские свирепые вешатели едят так же, как честные люди. Эти твари тоже хотят есть! Силы небесные! Словом, если ты требуешь, чтобы тебе швыряли порцию сырого мяса, ты ее получишь. Но за дверьми, в sportules[220], как подавали римские патроны своим клиентам.

– Господин аббат, – выпрямившись, возразил Питу, – слава богу, я не прошу у вас пропитания, и я ни у кого не желаю сидеть на шее.

– Вот как! – вымолвил удивленный аббат.