Панафье же только делал вид, что пьет, и заменял искусственной веселостью болтливое расположение духа, которое следует за обильными возлияниями.

Оставшись вдвоем с Нисеттой, которая заперла дверь на ключ, он сел на единственный стул. Нисетта сразу же уселась к нему на колени и, обняв его рукой за шею, играла с его волосами, нежно глядя на него и отвечая улыбкой на улыбку.

– Наконец-то, Поль, мы одни, – сказала она. – Если бы ты знал, как я люблю тебя!

– Любишь, в самом деле?

– О да, – прибавила она, вытягивая губы и предлагая поцелуй, который был принят. – Разве ты устал? Я – ни капельки.

– И я тоже. Но нам надо еще поговорить.

– Сколько угодно. Я не хочу еще спать. Мне просто хотелось уйти сюда.

– Как, разве тебе там не было весело?

– Нисколько!

– А они веселятся… Ты слышишь?

– Да, это поет Баландер.

Они прислушались. Слышался звучный голос Баландера. Он пел один, не замечая, что все спят. Время от времени он тряс уснувшую около него Лушинетту, говоря:

– Подтягивай же, Лушинетта.

Лушинетта открывала глаза, послушно тянула две строчки и опять засыпала.

Панафье и Нисетта сели на подоконник и стали слушать. Нисетта обняла Поля за шею и поцеловала его долгим поцелуем.

– Боже мой, возможно ли, чтобы при той любви, которую я к тебе испытываю, ты так мало обращал на меня внимания!

– Что за пустяки ты говоришь? – возмутился Панафье.

– Нет, не пустяки. Если бы ты любил меня хоть немного, то не оставил бы меня так, как ты это сделал. Почему ты оттолкнул меня?

– Я буду откровенен с тобой. Сейчас я не испытываю того чувства к тебе, какое испытывал раньше.

– Что ты хочешь сказать?