– Я тебя не понимаю, – проговорила Нисетта, обеспокоенная последней его фразой.

– Нисетта, у меня очень хорошая память. Помнишь ли ты, что говорила об этом человеке в ту ночь, о которой ты мне сейчас напомнила?

– Нет, – сказала Нисетта, хмуря лоб и делая усилия, чтобы припомнить. – Впрочем, я была немного… Как и сегодня вечером, – прибавила она, пытаясь улыбнуться.

– Когда ты говорила о нем, твои глаза сверкали. «Если бы ты знал, как он был хорош, умен и весел! Как я веселилась с ним… Я его очень сильно любила», – говорила ты.

– Разве я понимала то, что говорю!

– Когда я спросил, любишь ли ты его сейчас, ты ответила: «И да – и нет».

– Я была не в себе, – сказала Нисетта, смеясь, в то же время смущенная воспоминаниями Панафье.

– Ты была откровенна, вот и все.

– Сегодня я не скажу этого, – нежно проговорила она.

– Но это еще не все. Когда я стал настаивать, чтобы узнать, каким образом родилась у тебя любовь к этому человеку…

– Ну, и что же?.. – с беспокойством перебила Нисетта.

– Ты знаешь, что не все мне сказала, и поэтому беспокоишься, опасаясь, что зашла слишком далеко.

Нисетта прикусила губу.

– Что я тебе сказала? – спросила она.

– Ты отвечала мне: «У меня ужасно ненасытная натура. Я любила этого Пуляра за его пороки. Стыдно сказать, что он сделал со мной. Придумай самое ужасное, что только можешь себе вообразить. Я ему повиновалась из боязни, а отчасти – и от испорченности моей натуры».

– Ну и что же?

– Если ты честно и откровенно скажешь, что значат эти слова, то все недоразумения между нами будут устранены.

– Ты этого хочешь, Поль? – серьезно спросила она.

– Да, хочу.

– Ты можешь узнать ужасные вещи, и в твоих глазах я буду выглядеть последней из женщин.