Но вдруг далеко впереди одинокая человеческая фигура привлекла мое внимание. Приближалась она по тропинке, бегущей по дну ущелья. Мужчина или женщина? На фоне этой гигантской декорации, среди всего этого молчаливого, неподвижного величия живое существо казалось необычайно маленьким и одиноким. Что оно делает здесь, в этой зловещей долине?

Человек приближался. Уже нетрудно рассмотреть, что он стройный и высокий. Плащ из великолепного серого меха мешал определить пол. В это время к фургону подошел Скауль, спросил меня о чем-то и тем отвлек мое внимание на несколько минут. Когда я снова оглянулся, человек стоял в трех метрах от меня. Лицо его скрывал капюшон.

— Кто ты и что тебе надо? — спросил я.

— Ты меня не узнаешь, Макумазан? — ответил нежный голос.

— Как я могу узнать человека, завязанного, словно тыквенный кувшин в циновке. Но… Ведь, это… это…

— Да, Мамина, и я очень рада, что ты помнишь мой голос, Макумазан, хотя мы не виделись так долго, долго, — порывистым движением она откинула назад капюшон и плащ и предстала предо мной во всей своей красе.

Я спрыгнул с фургона и взял ее за руку.

— О Макумазан, — сказала она, не отнимая своей руки, — я так счастлива видеть наконец друга. — Она посмотрела на меня умоляющими глазами. При красном освещении мне показалось, что они полны слез.

— Друга, Мамина? — переспросил я. — Но теперь ты богата, ты жена могущественного предводителя. У тебя, вероятно, множество друзей?

— Увы, Макумазан! Я богата только заботами. Муж мой скуп и копит, как муравей к зиме. Ему жалко даже этого плаща, который я себе сделала. А что касается друзей, то он так ревнив, что ни с кем не позволяет мне дружить.

— Он не может ревновать тебя к женщинам, Мамина!

— Женщины! Пфф! Я не люблю женщин. Они очень нехороши со мной, потому что… Потому что… Может быть, ты сам догадаешься, почему, Макумазан, — ответила она, бросив быстрый взгляд в маленькое дорожное зеркальце, висевшее на фургоне, — я недавно причесывался перед ним — и мило улыбнулась.

— По крайней мере, у тебя есть муж, Мамина, и я думал, что теперь…

Она подняла руку.

— Мой муж? О, лучше бы его не было! Я ненавижу его, Макумазан! А остальные мужчины… нет! Я никогда никого не любила, кроме одного, чье имя, может быть, ты случайно помнишь, Макумазан.

— Я полагаю, ты говоришь о Садуко, — начал я.

— Скажи мне, Макумазан, — с невинным видом спросила она, — белые люди очень глупые? Ты, кажется, поглупел за время, которое провел с белыми? Или у тебя плохая память?

Я почувствовал, что покраснел, и торопливо перебил ее: