Король закончил, а Мапута поднял копье — и весь полк в одну глотку трижды рявкнул: «Байет!» Это был салют королю, прозвучавший, словно раскат грома. Снова Мапута поднял копье — и все четыре тысячи голосов грянули национальный гимн «Ингома». Полк выступил под неистовые звуки этой зловещей мелодии. Мне кажется уместным привести некоторые слова этого гимна, так как они никогда нигде не были записаны:

«Ба я м’зонда Ба я м’лойнза Изизье зонке Ба зонд’Инкузи».

В буквальном переводе слова эти означают:

«Они (враги) его (короля) ненавидят,

Они призывают проклятия на его голову,

Все в этой стране Страшатся нашего короля».

Когда «Ингому» поют двадцать или тридцать тысяч воинов, бросаясь в бой, то это действительно нечто потрясающее. Ранним утром 2 декабря я очутился с амавомбами в месте, известном под названием Индонда-кузука. Это равнина с несколькими возвышающимися над ней сопками, лежащая в шести милях от границы Наталя, от которого она отделена рекой Тугелой.

Амавомбам был дан приказ не ввязываться по возможности в битву. Мы заняли позицию приблизительно на расстоянии одного километра от фактического поля сражения, на сопке, напоминающей формой огромный курган. Впереди на расстоянии пятисот метров находился другой, более низкий холм, а позади нас тянулись кусты мимозы, спускаясь к берегам Тугелы, протекавшей в четырех километрах от нашей позиции.

Утро выдалось прескверное — холодное и туманное. Я спал, завернувшись в одеяло, под мимозой. На рассвете меня разбудил гонец, передавший, что Умбелази и белый человек по имени Джон Дэн хотят меня видеть. Я встал, чтобы привести себя в порядок — перед туземцами в растрепанном виде я никогда не показывался. Помнится, я как раз причесывался, когда прибыл Умбелази.

В клубах утреннего тумана вырисовывалась его гигантская фигура. На широком лезвии копья вспыхнул свет, и мне показалось, что ко мне приближается какое-то неземное существо. Он остановился, кутаясь в плащ и вращая глазами. Тревожное, нерешительное выражение его лица подсказало мне, что он осознает страшную опасность, нависшую над ним. Мрачно и задумчиво, потупив глаза и скрестив на груди руки, стоял статный и красивый Садуко. «Злой гений», — подумал я. С белым — молодым и сильным, с ружьем и трубкой во рту, пришедшим с ними, я не встречался. Нетрудно было догадаться, что это Джон Дэн. Его сопровождали тридцать или сорок зулусов из правительственных войск Наталя, одетых во что-то вроде мундира и вооруженных ружьями. С ними же прибыл и отряд из двухсот или трехсот туземцев из Наталя, вооруженных метательными копьями.