Старик вскочил и потряс своего гостя за плечо.

— Что? — пробормотал тот, поднял тяжелые веки, качаясь, встал на ноги, еще опутанный цепями сна, и непонимающим взором огляделся кругом.

Медленным, тяжелым усилием он стряхнул с себя усталость и постепенно вернулся к осознанию действительности. Пот, грязь и запекшаяся кровь покрыли его лицо затвердевшей маской. Он, спотыкаясь, подошел к ручью и погрузил в него голову. Прохладная, пахнущая землей и листвой струя вернула ему силы и бодрость.

Торговец гостеприимным жестом указал ему на горшок. Хатако благодарно взглянул в его бородатое лицо.

— Ешь ты тоже, отец!

Араб кивнул, приподнял полы своей одежды, и оба присели на землю. Темно-коричневая и светло-желтая рука попеременно опускались в горшок; они скатывали шарики и подносили их ко рту. Хатако выловил кусок мяса, разорвал его пополам и предложил половину хозяину.

— Возьми себе весь кусок, ты молод и более проголодался, чем я. Тебе сегодня нужны силы, чтобы спастись от того, кто подарил мне это мясо. Оно от козы, которую Мели дал мне на дорогу…

Рука аскари застыла в воздухе.

— Мели, этот скорпион, заползший в горные скалы! Мели, который заставил своих людей травить меня, как дикого зверя! Но сейчас это не имеет значения… Мясо нужно, чтобы вернуть силы…

Его зубы хищника схватили кусок. Медленно жуя, он оперся виском о кулак, глаза его сверкнули, как костер во мраке.

— Но еще охотнее, чем печень его козы, я съел бы печень самого Мели. В ночь новолуния, может быть…

Низкие, глухие звуки его голоса напоминали далекое рычание льва.

Гнев и отвращение охватили араба. Он перестал есть, но, тщательно вытирая руки травой, вернул себе свое мудрое спокойствие. Выпрямившись и скрестив руки, он спросил:

— Я ничего не знаю о твоей жизни за последние годы, Хатако, и у нас нет времени для долгих рассказов. Но скажи мне одно: по-прежнему ли ты только дикий миема, каким я знал тебя в лесу Конго, или ты аскари и, быть может, магометанин?

На лбу Хатако появились глубокие складки. Подперев голову, он долго молчал. Затем медленно, словно отвечая на собственную мысль, он пробормотал:

— Я не знаю… Во мне открытая рана, она не заживает… Видишь ли, мой отец, часто я думаю, что я уже не миема, но, когда желудок мой требует пищи или кровь — мщения, тогда… Оставь меня, не спрашивай больше!

Он встал, с мрачным видом нагнулся к своей ноше и начал ее связывать.

Араб смотрел на него с плотно сжатыми губами. Затем он быстро снял с шеи тонкую цепочку, на которой висела ладанка, и протянул ее Хатако.

— Возьми и носи это в память о друге. Это верное оружие и надежный щит. Это талисман из Мекки, в нем лежит бумажка, на которой написан самый священный стих из книги, данной нам Пророком, да будет благословенно его имя!