— Она больна, какое баловство? Как вы не понимаете? — Синие глаза просто источали укоризну. Бедная Даша аж голову опустила. Виконт взял Сашину руку в свою:

— Ты потерпишь, Сашенька? Потерпи. Я скоро вернусь, очень скоро.

В Сашином слабом кивке была доля великодушия. Он быстро вышел. Даша с любопытством поглядела ему вслед:

— А брата у тебя не было, а, миленькая?

— Три брата… — по инерции выдала слабым голосом анкетную справку Саша.

— Святой Боже! Четверо деток было! У такого молоденького! Усни, миленькая, я посижу тут. Мое сутошное дежурство окончено, сутки дома, с тобой буду…

Долго спать ей не пришлось, потому что Виконт вскоре с шумом ворвался в комнату в обнимку с громадным тюком и с сумкой через плечо. Приговаривая неизвестно для кого: «Тш, тш, тш!», водрузил тюк на стол, потом вытащил запотевшую бутыль из сумки, стал с ней, как вкопанный, над кроватью и обратился к вскочившей при его появлении, Даше:

— Вот морс. Спит? — он, не выпуская из рук бутыли, заметался по комнате, видимо, в поисках чашки.

Даша опустилась на табуретку, сложила руки на коленях крестом и с изумлением, даже некоторым страхом, следила за ним.

— Вы, извините уж меня, только… спросить хочу.

— Да, пожалуйста, — он резко остановился прямо перед Дашей. Та после паузы спросила:

— Как мне называть вас?

— А! Извините, я что — не представился? Павел Андреевич. Так что вы хотели спросить?

— Да это. Про имя.

Саше не хотелось разлеплять горячие веки, и она сквозь завесу ресниц удовлетворено-лениво следила, как он развернул тюк и выкладывает целую кипу простыней, наволочек, полотенец, пододеяльников, розовое шелковое одеяло.

— Откуда это, Николай-угодник, да где ж сейчас такое сыскать? Павел Андреевич!

Виконт, не отвечая, снова, как в больнице, поднял Сашу на руки и кивнул Даше, а та, поняв, быстро постелила все свежее. Саша, как только ее опустили на подушки, ощутила чудесный холодок тонкого пододеяльника и расслабила ноющее тело, осознав, что колючее, с ежеминутно сползающей простыней, одеяло добавляло телесных мучений. Ее напоили морсом. В первый раз за время болезни что-то показалось ей вкусным, но есть она категорически отказалась, несмотря на все уговоры Даши:

— Ешь, миленькая… Не поправишься так, ешь чего дают, через «не хочу!», ну-ка…

Виконт несколько минут безрадостно взирал на Дашу, потом молча удалился, и на этот раз Саша не смогла оценить, долго ли он отсутствовал.

Ей и потом трудно было ориентироваться во времени. Здесь, в узкой, чистой комнатке время текло по своему особому закону и отмерялось приходом и уходом Даши, насильными кормлениями или их попытками, а также внутренним ритмом Сашиного самочувствия. Свежее она, бодрее — значит, утро. Устала, сникла, лень шевелиться — день. Лихорадит, тяжело закрываются веки, сознание уплывает — вечер… Совсем уплыло, забылась — ночь. Она не сознавала, что ее «сутки» длятся всего несколько часов.