Остановив мальчиков легким движением руки и кивнув на окно, она бросила через плечо:

— Полюбуйтесь-ка красотами Петрограда! Я сама с ним поговорю.

В этом САМА была уже не она, тон и движения изменились настолько, что ребята красотам Петрограда предпочли пристальное наблюдение за ее знаменитыми «фокусами».

Представив себя не кем-нибудь, а Агаджановой из берберовской гимназии после обретения кувшинных форм, она подошла к художнику, меланхолически взиравшему на окружающее, и сказала звучным контральто с модуляциями:

— Когда же наша знаменитость намерена нас порадовать завершением этого восхитительного панно?

Сами слова, правда, вряд ли могли родиться в устах Агаджановой, но южные печальные глаза, обратившись к ней, увлажнились и оживились быстрее, чем закончилась ее фраза, а полные сочные губы приняли подковообразную форму:

— Для такой красавицы, как вы, через два часа, а потом я — ваш целиком, и душой и телом.

Саша сообразила, что одной Агаджановой на грани бескорыстного восхищения его не удержать, и добавила в образ что-то от несчастной возлюбленной Демона, а также от царицы Тамар. Саша слышала рассказ о необыкновенной жизни этой властительницы и ее похоронах в десяти гробах. Это было в Раздольном, и слушала Саша, будучи водруженной на крышу «Опеля», которому рассказчик параллельно с экскурсом в историю Грузии производил дотошный осмотр.

— «Клянусь, красавица такая под солнцем юга не цвела»? Благодарю. Признательна. Да вы образованный человек! Но, прошу вас, поторопитесь, многое зависит от вас …

И… указала небрежным поворотом гордой головы на стену. Изумлены были все присутствующие — и сам художник, взявшийся, как сомнамбула, за кисть, и верхушка Совета. Она в том же образе удалилась и вечером только усмехнулась, увидев в окно задумчивую фигуру с ведром, явно поджидающую кого-то у ворот. Но Фима с Люпусом, придя в себя, стали поминать ей это выступление чуть ли не ежедневно, и непонятно чего было больше — упрека в непролетарском лицедействе или желания вспоминать этот неординарный эпизод снова и снова.

Не отказал себе Фима в удовольствии и на этом собрании:

— Удивляешь ты меня Саня, ты же сама совершенно не такая, это просто какая-то ты наоборот. Где ты только научилась этим штучкам? У Веры Холодной, что ли? А на математике Гаврилову вздумала из себя валять. Как Чарли Чаплин! Удивляюсь! Расцениваю это все, как двуличие и притворство, несовместимое с прямым и ясным пролетарским мировоззрением.

«Прикидывается», «притворяется»… Или, вот как Мамаева говорит: «строит из себя». Если бы эта игра была ради удовольствия! Когда-то, угощая веселыми представлениями своего несравненного зрителя, она хотела нравиться, знала, что нравится, и от этого было так радостно! А сейчас? Она просто устала от очевидности ее душевного неблагополучия. Надеть маску, представиться другим человеком — это то единственное, чем она может себе помочь. Ну, иногда, как с художником, не только себе, но и другим. Ей так легче. Не понимает Фима! Фима? Если бы он один!